От этих мыслей Анаид так разнервничалась, что порезала себе палец. Тут же примчавшаяся Селена заклеила порез пластырем и вырвала из рук дочери нож.
— Не трогай острых предметов. Возьми лучше ложку и мажь на хлеб томатную пасту.
Водрузив перед Анаид банку с красной этикеткой, Селена сунула ей в руки ложку, и они вместе, как на конвейере, стали готовить бутерброды. Селена резала хлеб, а Анаид мазала его томатной пастой, а потом приправляла оливковым маслом и добавляла щепотку соли так, как в детстве учила ее мама. Готовые бутерброды раскладывали на подносах.
— Как я выгляжу? Ничего? — наконец решилась спросить Анаид у матери.
— Необычно.
— Это я накрасилась. Точнее, Клаудия накрасила мне глаза. И мне от этого как-то не по себе.
— Так умойся.
— Тебе не нравится?
— Тебя не должно заботить, нравится мне или нет твой макияж. Главное, чтобы он нравился тебе. Остальные заметят твою красоту, даже если ты и пальцем к себе не прикоснешься.
— В это очень трудно поверить.
— Понимаю.
Обычно послушная Анаид возмутилась. Ей казалось, что мать слишком легкомысленно относится к снедавшим ее сомнениям.
— Ах, мама, ты ничего не понимаешь!
— Чего я не понимаю?
— Ты не понимаешь, как я нервничаю.
— Из-за Жезла?
— Ну… Ну да.
— Вот это я как раз хорошо понимаю. На тебя свалилась такая ответственность! Но я же тебя не брошу!
— А куда мы поедем?
— Этого я не могу тебе сказать. Нам уже пора в дорогу, и я сама не знаю, сколько времени она у нас займет.
— А мне бы так хотелось остаться в Урте с друзьями. Неужели уезжать обязательно? Может, достаточно защитить нашу долину заклинанием?
Селена ответила не сразу. Слова дочери пробудили в ее в душе печальные воспоминания.
— Я понимаю твои чувства, — произнесла она, наконец, — и то, чего стоит в твоем возрасте жертвовать собственными интересами во благо всех омниор на свете.
Анаид молча кивнула. Она тоже все понимала.
— Но дело не только в этом, — пробормотала девушка, — для меня это особенный вечер, и я очень боюсь стать всеобщим посмешищем.
— Какие глупости! — отмахнулась Селена.
— Никакие не глупости! — обиделась Анаид. — Ты же не знаешь, что такое в пятнадцать лет впервые выходить в свет.
Селена подбоченилась. Она выглядела очень молодо, и никак нельзя было сказать, что у нее уже пятнадцатилетняя дочь.
— Ты что, думаешь, мне всегда было тридцать три?!
Анаид смутилась.
— Извини. Просто я всегда отличалась от остальных. Помнишь, как надо мной смеялись, когда я была маленькой и почти лысой?
— Я тоже была такой.
— Не может быть! — воскликнула Анаид, смерив взглядом красивую, решительную и уверенную в себе мать.
— Может. Все молодые омниоры проводят юные годы под строгим присмотром взрослых, а потом, пока не вырастут, страдают от разных комплексов. Как обычные смертные женщины.
Анаид мысленно увидела перед собой бесшабашную и решительную девушку, какой была ее мать пятнадцать лет назад.
— И все-таки нас нельзя сравнивать, — заявила она Селене.
— Возможно, но это еще не доказывает, что я не знаю, что такое любить, злиться на собственную мать, бояться ответственности, не желая быть колдуньей, или мечтать умереть, чтобы раз и навсегда покончить со всем этим. Между прочим, мне всегда хотелось быть самой обычной женщиной.
Анаид живо заинтересовалась этой неизвестной ей стороной характера матери.
— Правда?
— В этом и была моя самая большая трагедия. Но такова, наверное, моя судьба…
— А когда ты впервые попала на праздник, где было много народа?
— Очень давно, — прикусила губу Селена. — Но я все помню, словно это было только вчера.
— Он так много для тебя значил?
— На нем все и началось, — пробормотала Селена, вытирая краем рукава глаза, в которые, наверное, что-то попало. — Именно тогда решилось многое из того, что раз и навсегда определило ход моей дальнейшей жизни.
— А сколько тебе было лет?
— Семнадцать. Я как раз переехала в город, где должна была жить одна, учась журналистскому мастерству.
— Вот это да! Почему я раньше ничего об этом не знала?
— Скоро ты все узнаешь. Я должна многое тебе рассказать.
— Когда?
— Во время нашей поездки. У нас будет время поговорить.
