В это время мы заканчивали восьмой класс. Я уже знала, что после этого можно поступить в техникум или училище, можно уйти из детдома. Кому исполнилось шестнадцать лет, тем даже паспорт выдадут.
Ребята уже давно рассуждали о том, где какие техникумы или училища и куда стоит поступать. Но я не прислушивалась к этим разговорам. Я мечтала об одном: увидеть Каракалпакию. Нет, не просто увидеть: мне представлялось, что это будет возвращение домой после долгого отсутствия. Думая о городе Нукусе, я, казалось, вспоминала его…
И вот я получила паспорт. Мне купили билет на самолет. Воспитательница тревожилась, считала, что мне нужно дать провожатого, но я наотрез отказалась. Только дала обещание аккуратно писать ей обо всем, а главное — не скрывать, если вдруг придется туговато.
Удивительная штука — человеческие мечты! Дай им только волю — куда не заведут они! Запало же мне в голову, что стоит сойти с самолета — и все поймут, кто я и почему приехала. Представлялось, будто любой встречный каракалпак воскликнет с улыбкой: „Наша дочка Гульзар приехала! Добро пожаловать, Гульзар!“
Сейчас смешно говорить, но мне казалось, что юноши и девушки — мои сверстники — забросают меня цветами, когда я буду сходить по трапу самолета.
Я еще и не сказала, что детский дом, в котором я воспитывалась, находился в Сибири. Цветов мы видели мало, а про Каракалпакию я прочитала, что она вся расцветает в апреле и мае. Поэтому Нукус представлялся мне похожим на цветущий сад.
И вот я прилетела в Нукус, сошла по трапу самолета.
А радужные мечты мои растаяли где-то там, наверху, в воздухе…
Разумеется, меня никто не встретил. Ни один человек не преподнес мне цветы. Казалось, все надежды мои рушатся, хотелось разреветься. Возможно, я и заплакала бы, но в детском доме мы привыкли не плакать: рано поняли, что слезами ничего не добьешься.
С трудом оторвав от земли свой чемодан, я отправилась на поиски гостиницы. Гостиницу я нашла быстро, но свободных мест не оказалось. Пришлось до утра просидеть у окошка администратора. Лишь наутро я получила место, умылась, наскоро съела зачерствевшую в дороге булочку, запила водой и пошла в ближайшее отделение милиции.
Дежурный милиционер, стоявший у входа, выслушал меня и сказал:
— Такими делами в нашем министерстве занимается лейтенант Ембергенов, да ведь сегодня воскресенье, его нет. Придется обождать.
Я ушла. В гостиницу пришлось возвращаться через большой парк. Удивительное дело: из отдаления Нукус представлялся мне знакомым до мелочи, а сейчас все казалось чужим, странным. Я присела на скамейку отдохнуть, а сама всматривалась в лица прохожих. Проходили девушки моих лет и парни, но я невольно искала взглядом рослого человека с черными усами, с солдатской выправкой…
Каракалпакские девушки мне сразу понравились. Понравилось, как они заплетают волосы в длинную пышную косу и перекидывают ее через плечо на грудь. Я невольно коснулась рукой своих волос: они были стянуты тугим узлом на затылке. Хорошо, что не подстриглась перед отъездом! Теперь я тоже стану заплетать косу и точно так же перекидывать ее через плечо…
На следующий день с этой новой прической я пошла в министерство искать лейтенанта Ембергенова.
Это был плотный немолодой уже человек с седыми висками. Он внимательно выслушал меня и начал рыться в железном сейфе, который стоял позади его стола.
— Проклятая война!.. То и дело дает о себе знать, — бормотал он. — Все еще продолжаются скитания, мучения, все еще людям не до сна. Эх!
Наконец лейтенант Ембергенов отыскал одну папку, раскрыл ее на столе.
— Эта папка заведена по твоему заявлению, сестренка, — сказал он. — Санчасть, которая тебя тогда приняла, находилась на Северном Кавказе. Мы точно выяснили ее расположение, послали запрос. Нам сообщили, что в июне 1942 года в воинской части, которая там действовала, было два солдата из Каракалпакии. Выяснили фамилию одного. Он живет в Чимбайском районе. Я сам ездил к нему, расспрашивал. Он ничего такого не помнит. О втором солдате пока нет сведений. Там, возле этого селения, немало наших сгинуло без вести…
