Михайлыч явно заводил Элгу, и та не смолчала:
— Я первый раз в жизни слышу, что кто-то имеет наглость именовать меня «коровой»! Во всяком случае, к умственным способностям этого жвачного существа с рогами я не имею никакого отношения! И ваша популярная лекция совершенно лишена смысла. Что такое Лиз, я имею точное представление!
— Большой пардон! — ухмыльнулся Чичерюкин миролюбиво. — Это я так… Прикидочно!
Мне было смешно наблюдать за ними как бы из глубин моей скорбной и одинокой оледенелости. Они были гораздо старше меня, но никогда еще я не чувствовала себя такой старой и умудренной. И было совершенно ясно, что Михайлыч уже забыл, как когда-то клеил свою веселую кадушку, а Элга с трудом изображала обычное свое презрительное высокомерие и просто не понимала, да и не знала, как дать понять мужику, что он ей небезынтересен. И все упорно пялилась на его драные носки, а он, злясь, прятал ноги под табуретку.
Потом уставился на телефонный аппарат, стоявший на полу:
— Городской? Подключен?
— Еще вчера.
Он вдруг начал рыться в своем затертом кейсе, вынул какую-то черную коробочку с разъемами и ловко подключил ее к телефонной розетке. На коробочке вспыхнул зеленый глазок.
— Японская хреновина, — пояснил он. — За городом стояла. Хорошо, что я ее прихватил. Вот смотрите, Лиза… Пока тут горит зеленое — можете говорить свободно. Если врубится красный цвет, значит, алярм — кто-то вклинился, аппарат на прослушке, кто-то снимает и пишет.
— Понятно. Чай будете?
— Да пора уже мне.
Он посмотрел на часы, покосился на Элгу и между прочим предложил:
— Могу попутно подбросить, Карловна. Куда вам? На Плющиху?
На Плющихе была однокомнатная квартира Элги, которую ей уже давно купила фирма. Лично мне было бы интересно туда заглянуть, но она меня пока туда не приглашала.
Чичерюкин наконец отелился. На месте Элги любая дама отреагировала бы на этот сигнал. Докатить до той Плющихи, пригласить по случаю плохих погод на чашечку кофе… Дальнейшее по обстановке.
Но Элга побелела как мел и забубнила, не поднимая глаз:
— Примите мою благодарность… Но у меня… у нас… имеется ряд нерешенных проблем…
— Ну раз проблемы… — Он развел руками и пошел в переднюю. Я проводила его.
Когда вернулась в кухню, Элга стояла над раковиной и плескала водой в лицо.
Я бросила ей кухонное полотенце:
— Какие еще к чертям проблемы, Элга?
Она уткнулась пылающим лицом в полотенце и забормотала:
— У него дырки на носках. Я полагаю, его супруга не тщательно за ним смотрит… Логично?
Я закурила и сказала беспощадно:
— Вот вы бы ему эти дырки и заштопали. Для начала!
Она уставилась на меня своими прозрачно-медовыми янтарями и призналась в отчаянии:
— Страшно. Я полагаю, как это говорится, мой поезд уже ушел… Я, кажется, значительно опоздала. Или у меня имеется надежда? Как это вами сказано: «Если долго мучиться — что-то там получится»?
— По-моему, вы просто дура!
Лицо ее было мокрым, губы дрожали, и я вдруг четко разглядела как бы трещинки на этом безукоризненном гладком личике — волосяной толщины морщинки, в уголках рта, у подкрылий носа, в уголках глаз и на шее, нежной, лотосной, с тем чуть заметным оттенком увядания, который говорит лишь об одном: часики тикают…
И мне ее стало жутко жалко.
Меня давно подмывало расспросить ее, чем она заменяет в постели отсутствие присутствия живого мужика — чем-нибудь из того набора, который нынче продается в секс-шопах? Что-то же должно быть. Но и на этот раз я не смогла переступить какую-то грань. Оказывается, мне иногда еще бывает стыдно.
Потом мы пили чай. Элга сникла и замкнулась, и было понятно, что она чувствует себя неловко оттого, что нечаянно приоткрылась передо мной, и побаивается, что это сделает ее более слабой и беззащитной передо мной, чем было прежде.
Мы немного потрепались, но больше о ерунде, о том, что нужно сыскать для Гришуни постоянного хорошего детского врача, о том, когда привезут и смонтируют новую кухню… Что нужно купить хорошую гладильную доску… Потолковали о том, прописывать или нет в этой квартире девицу Арину, поскольку нянька наша была аппетитна и свежа и на меня могло грянуть ее неизбежное замужество.
