Верх экипажа был поднят, и Джулиана сидела в темноте, закутанная и неподвижная. Я то и дело наклонялся к ней, чтобы заглянуть ей в лицо, думая, что она заснула, или боясь, как бы она снова не упала в обморок. И каждый раз я испытывал то же чувство ужаса, видя, как ее широко открытые глаза смотрят в одну точку.
Наступило долгое молчание; мы с Федерико тоже замолкли. Мне казалось, что лошади бегут недостаточно быстро; я готов был приказать кучеру заставить их мчаться галопом.
— Погоняй, Джованни.
Было около десяти часов, когда мы приехали в Бадиолу. Моя мать дожидалась нас, встревоженная нашим опозданием. Увидя Джулиану в таком состоянии, она сказала:
— Я так и думала, что эта тряска повредит тебе.
Джулиана хотела ее успокоить:
— Ничего, мама… Ты увидишь, завтра я буду вполне здорова. Я немного утомлена…
Но, увидя ее при свете лампы, моя мать в ужасе воскликнула:
— Боже мой, Боже мой! На тебя страшно смотреть!.. Ты едва стоишь на ногах… Эдит, Кристина, скорее, скорее, идите согреть ей постель… Иди сюда, Туллио, отнесем ее наверх…
— Да нет же, нет, — противилась Джулиана. — Не пугайся, мама… это пустяки…
— Я сейчас же съезжу в Тусси за врачом, — предложил Федерико. — Через полчаса я буду здесь.
— Не надо, Федерико, не надо! — крикнула Джулиана с каким-то отчаянием в голосе. — Я не хочу. Врач ничего не может сделать. Я сама знаю, что мне нужно принять. У меня все есть, наверху. Пойдем, мама. Боже мой! Как скоро вы начинаете волноваться! Пойдем, пойдем…
И казалось, она сразу обрела силу. Несколько шагов она сделала без посторонней помощи. На лестнице мы с матерью поддерживали ее. В комнате у нее началась судорожная рвота, продолжавшаяся несколько минут. Женщины начали раздевать ее.
— Уходи, Туллио, уходи, — просила она меня. — Ты после зайдешь ко мне. Здесь пока останется мама. Не волнуйся…
Я вышел и в соседней комнате, сидя на диване, стал ждать. Я слышал, как за стеной суетились горничные; нетерпение терзало меня. «Когда я смогу войти? Когда смогу я остаться с ней наедине? Я спать не буду: всю ночь просижу у ее изголовья. Быть может, через несколько часов она успокоится, почувствует себя хорошо. Я буду гладить ее волосы, и, может быть, мне удастся ее усыпить. Кто знает! Через некоторое время, в полусне, она скажет: „Приди ко мне!“» У меня была странная вера в могущество моих ласк. Я еще надеялся, что эта ночь завершится сладостным концом. И как всегда, среди томительной тревоги, которую мне причиняла мысль о страданиях Джулианы, вырисовывался чувственный образ, мало-помалу превратившийся в яркое и длительное видение. «Бледная, как ее рубашка, при свете лампады, горящей за занавесями алькова, она пробуждается от первого, краткого сна, глядит на меня полуоткрытыми томными глазами и шепчет:
— Ложись и ты спать…»
Вошел Федерико.
— Ну, что? — произнес он сердечно. — По-видимому, все благополучно. Я только что на лестнице говорил с мисс Эдит. Ты не сойдешь вниз закусить? Там приготовлено…
— Нет, у меня сейчас нет аппетита. Может быть, потом… Я жду, что меня позовут.
— Так я пойду, если я тебе не нужен.
— Иди, Федерико. Я сойду потом. Благодарю тебя.
Я проводил взглядом его, когда он удалялся. И снова мой дорогой брат внушил мне надежду, снова отлегло от сердца.
Прошло минуты три. Часы с маятником, висевшие против меня на стене, отмерили их своим тиканьем. Стрелки показывали три четверти одиннадцатого.
Когда я встал в нетерпении, собираясь идти к Джулиане, в комнату вошла моя мать и, взволнованная, тихо сказала:
— Она успокоилась. Теперь ей необходим отдых. Бедная!
— Я могу зайти? — спросил я.
— Да, зайди; но дай ей отдохнуть.
Когда я собрался выйти, она окликнула меня:
— Туллио!
— Что, мама!
Она, по-видимому, колебалась.
— Скажи… С тех пор как была операция, ты говорил с врачом?
— Да, случалось… А что?
— Он предупредил тебя об опасности… — она замялась, — об опасности, которая грозит Джулиане в случае новых родов?
Я не говорил с врачом и теперь не знал, что ответить.
В смущении я повторил:
— А что?
Она все еще колебалась.
— Да разве ты не заметил, что Джулиана беременна?
Я был поражен, как ударом молота в грудь, и в первую минуту не понял, в чем дело.
