— Как два мира, — повторила Шаховская, — один в хаосе льдов, другой свободный, согретый теплом…
— Это вы хорошо сказали, — ответил Буров, — только не будем продолжать сравнение. Тепло иссякает… Льды возвращаются в отвоеванную от Ледовитого океана полынью. Вы слышали о погасшем «Подводном солнце»?
Она оглянулась, посмотрела на него, огромного, тяжелого — силача со лбом мыслителя. Она заметила, что он любовался ею.
— О погасшем солнце все слышали, — сказала она, — но почему оно погасло, никто не ответит.
— Как знать! — лукаво сощурясь, неожиданно для самого себя сказал Буров и тут же поймал себя на том, что красуется перед ней.
Она заинтересовалась:
— Уж не туда ли вы направляетесь, мужественный незнакомец?
— Вы проницательны.
— Тогда вы по меньшей мере несете туда готовое решение, которое там трепетно ждут беспомощные научные светила.
Он нахмурился, задетый за живое:
— Если бы вы были физиком, я бы объяснил вам.
— Стоит ли опускаться до неуча! — подзадорила она его.
Тогда он посмотрел на нее сверху вниз.
— Наверное, уже все перезабыли, — предположил он.
— Ну, знаете ли!.. Впрочем, это меня интересует только для вашей характеристики.
— Благодарю за интерес. Что ж… могу сознаться. У меня отнюдь не готовое решение. Только гипотеза, которую я мечтаю подтвердить.
— Мечтаете? Вот вы какой! А у вас есть факты, на которых вы основываетесь?
— Мне известно явление. Ядерные реакции в районе «Подводного солнца» вдруг стали невозможными. Я отвечаю — почему.
— Не кажется ли вам, что гипотезы можно выдвигать только в объяснение фактов?
— Старая несня тех, кто отмахивается от нового слова. А разве у Джордано Бруно, дерзко высказавшего мысль об обитаемости иных миров, были факты, подтверждавшие его гипотезу? Но гипотеза эта, за которую он был сожжен инквизицией, заставила в наше время искать факты в ее подтверждение. Нет, нет, мой дорогой оппонент! Гипотезы можно выдвигать не только на основе фактов, но и для того, чтобы искать факты в определенном направлении. Этим и должны заняться ученые в районе «Подводного солнца».
— Так и предоставьте им выдвигать гипотезы на основе найденного. Меня учили, что научные гипотезы вправе выдвигать только ученые.
— Если не ошибаюсь, вы не хотите признать за мной такого права? Считаете, что прежде чем говорить на научную тему, надо предъявить оправку ученого совета о присвоении степени. А как быть с учителем Циолковским, с часовым мастером Мичуриным, с лабораторным служителем Фарадеєм, с инженером Альбертом Эйнштейном, наконец?
— В недурный ряд вы себя ставите!.. По другую вашу сторону я бы еще поставила Добрыню Никитича, Степана Разина и Ермака Тимофеевича… когда он еще не был завоевателем, а только разбойничал.
Буров разозлился:
— Уж если бы я был разбойником, то просто выкинул бы за борт такую княжну, как вы.
— А что вы знаете об этой персианке?
— Скажите мне, что вы любите и что ненавидите, и я скажу кто вы.
— Извольте: «Завеса сброшена, ни новых увлечений, ни тайн задумчивых, ни счастья впереди…»
— Почему Надсон? — удивился Буров. Это, мне кажется, мало на вас походит.
— А вы, конечно, должны стихи писать сами.
— Почему?
— Ну, как Суворов. Вы должны делать что-нибудь совсем вам не соответствующее.
— Например, сочинять сказки…
— Сочините мне сейчас какую-нибудь сказку, и я все скажу про вас.
— Хорошо. Я попробую. Ну, о чем?
— О лесе.
— Хорошо. О лесе. Жил был лес, угрюмый, вечно ворчавший на каждое дуновение ветра.
— Ворчавший лес? Забавно. Дальше, — приказала она.
— Деревья в лесу были изогнутые, узловатые, толстые, всем недовольные… И особенно возмущались они совсем непохожим на них белоснежным деревцем, которое поутру распускало золотистую листву. Толстухам казалось это непристойным: стоять такой белоснежной на обрыве, у всех на виду. И они трясли ветками, наклонялись друг к другу и наушничали.
— И в лес пришел художник, — подсказала она.
— Да. В лес пришел художник, который жил в мире ханжей, как березка в этом лесу. Он захотел нарисовать ее… Он нарисовал ее такой, какой она ему представилась. Он сделал это и ужаснулся. Он знал, что его все осудят, призовут к правителю города, сожгут перед ратушей его полотно. Тогда он закрасил написанное, вставив только одну березку с корой, напоминавшей кожу женщины…
