«Зачем пришла? — спрашивала она себя. — Что ты ему скажешь?»
Ей нечего было говорить. Она это тоже понимала. Не станет же она рассказывать Марку о том, как еще прошлой осенью издали любовалась капитаном танкера «Калуга». Ей, простой сварщице, Зарубин казался недосягаемым, чем-то вроде знаменитого киноартиста. А он к тому же еще был и моряком. Тем самым моряком, который лишь вчера сурово глядел смерти в глаза, а сегодня умеет смотреть на мир беспечно и весело, будто в этом мире, кроме радостей, ничего другого не существует… Это было даже не увлечение, скорее восторженное любопытство. И вот однажды, уже нынешней осенью, этот моряк заговорил с Мариной. Это был пустячный разговор, но он словно что-то перевернул в ее жизни. Вблизи Зарубин оказался проще и доступнее. В нем бурлила неуемная энергия, которая захлестывала и его самого, и тех, кто с ним соприкасался.
Зарубин спрашивал: «А кто же для тебя я?» Она и вправду не знала, как ответить. К Марку она испытывала глубокую нежность и была уверена, что таких чистых, как Марк, больше не найти. А Зарубин… В нем было чтото такое, что Марина не могла объяснить, что неудержимо влекло. Может быть, это была та легкость, с которой Зарубин плыл по жизни и которой, казалось Марине, не хватает Марку.
«Марк все усложняет, — думала она, — все у него слишком глубоко. С ним, наверно, будет хорошо, когда перевалит за сорок и поостынет кровь…»
Порой ей становилось страшно. Чем все это кончится? Но ничего не могла поделать. «Время само все поставит на свое место», — говорила она, как бы прячась от своих сомнений…
Если бы Марина сейчас могла рассказать Марку обо всем, что пережила с той минуты, когда Зарубин трусливо сбежал после стычки с ним!.. Если бы Марк поверил, что сейчас на всем белом свете ей никто не дорог так, как он! За эти сутки Марина, кажется, поняла его душу до конца и вдруг почувствовала, как сразу повзрослела и что от той легкомысленной Марины, которая недавно восхищалась «романтикой» и «блеском» Зарубина, не осталось и следа… Но разве она сможет обо всем рассказать Марку? Разве он станет ее слушать?
Марина наконец подошла к дому, где жил Марк, нерешительно поскреблась в ставню.
Никто не откликался. Марина прижалась щекой к ставне, тихонько позвала:
— Марк!
Теперь он услышал. Приблизился к окну, спросил:
— Ты?
А мог не спрашивать. Знал ведь — это она. Потому что ждал. Не верил, что может прийти, а ждал.
Марк набросил пиджак, вышел на улицу. А она так и продолжала стоять, прижавшись щекой к ставне, не в силах сдвинуться с места.
Он остановился рядом, закурил.
— Здравствуй, Марк. — Марина не могла побороть волнения, голос ее дрожал. — Я пришла…
Он, не глядя на нее, бросил:
— Зачем?
— Мне тяжело, Марк.
Он неестественно засмеялся:
— Ха! Тебе разве может быть тяжело? Таким, как ты, — он нажал на слово «таким», — разве бывает тяжело?
— Мне тяжело, Марк, — повторила она. — Очень тяжело.
Марина заплакала. Слезы бежали по щекам, одна за другой, как капли дождя.
Ты и плакать умеешь? — зло спросил Марк. — В-вот уж никогда не подумал бы, что такие, как ты…
— Я не такая, Марк… Не надо…
Не надо? — Он рванулся к ней, приблизил свое лицо к ее лицу, почти касаясь лбом ее волос. — Н-не надо? Ты… Ты…
Он задохнулся. А Марина смотрела испуганными глазами на его исказившееся лицо и чувствовала острую жалость к Марку. Страшная это штука — жалость! Вот Марк поднимает руку и тыльной стороной ладони вытирает лоб. До боли знакомый жест, по нему Марина угадывает, какая буря проносится сейчас в душе Марка. И все ее переживания отступают перед его страданиями. Побелевшими губами Марина прошептала:
— Марк, ударь меня.
Он взял ее руки, сжал их так, что у нее потемнело в глазах. И сказал:
— Уходи. Совсем уходи. Ищи свой причал у другой гавани… Конец.
…Вскоре она уехала. И только через два года написала коротенькое письмо, в котором почти ничего не сказала.
Да, два года разлуки, и ни одного дня порознь. Она уехала, но была с ним. Марк не мог забыть ее. Поутихла боль, теперь все, что тогда произошло на танкере, представлялось не таким уж значительным и страшным: что она тогда понимала? Что они тогда понимали? Что они знали о жизни? И если бы она сейчас…
