— Он славный…
— А я? — Зарубин приблизил свое лицо к Марине, смотрел на нее напряженно, испытующе. — Кто же для тебя я?
— Ты?.. Сама не знаю. Мне легко с тобой. А с Марком… У него все слишком глубоко. Иногда это угнетает меня.
Они помолчали. Марк продолжал стоять, не находя в себе силы сбросить оцепенение. Ему казалось, что он физически ощущает, как тяжелый груз лег на его плечи.
Марк услышал, как вздохнула Марина, потом тихо сказала:
— Если бы он был не такой честный… Если бы он был не такой чистый… Ты смеешься? Не надо, прошу тебя…
— Ты становишься философом, Марийка. А в такую ночь надо жить. Видишь, какая ночь?.. С твоим Марком ничего не случится. Пусть он останется твоей пристанью, а я…
Два шага отделяли Марка от них. Он оттолкнулся от надстройки, тяжело, с усилием сделал эти два шага и остановился, слегка пошатнувшись, словно от усталости. А Марина на миг застыла и сжалась вся. Такой Марк никогда ее не видел. Никогда.
Марк молчал. Хотелось кричать, а он молчал.
— Это ты, Марк? — растерянно спросил капитан, пытаясь отступить, но за его спиной стояла Марина.
— Я, — ответил Марк. Помолчал и, заикаясь от гнева и волнения, сказал: — А ты, З-зарубин, хозяин г-гостеприимный. Умеешь р-развлекать гостей.
— Обязан, — усмехнулся капитан.
Марк отодвинул Зарубина в сторону, взглянул в лицо Марины.
— Вышел подышать, а увидел п-подлость, — глухо проговорил он. — Ч-человеческую подлость.
Марина не произнесла ни звука. Стояла, плотно сомкнув веки и прикусив нижнюю губу. Ей было стыдно.
Зарубин с издевочкой проговорил:
— Ревность — это пережиток, Талалин. Слышишь меня? Современный молодой человек должен быть выше подобных банальностей.
Марк рывком повернулся к нему:
— Ты мерзавец, З-зарубин. Н-негодяй, каких мало.
Капитан хотел что-то ответить, но в это время хлопнула дверь матросского кубрика. Зарубин насторожился: вахтенный матрос? Чего-чего, а скандала в присутствии кого-нибудь из членов экипажа капитан боялся. Раззвонят — потом оправдывайся…
Прислушиваясь, Зарубин совсем тихо сказал:
— Слушай, Талалин, ты преувеличиваешь. Ничего ведь не произошло. Слово моряка, слышишь? Я пойду сейчас, гости, наверно, заждались…
— Подожди, капитан. Я сказал, что ты м-мерзавец и негодяй. Но ты еще и трус! Бежишь, как крыса… Как крыса, понимаешь? Как крыса! Как крыса!
Марк повторял одни и те же слова и не мог остановиться. Он чувствовал, как внутренняя дрожь выходит наружу и он не в силах с ней совладать. И еще он не в силах был совладать с непреодолимым желанием схватить Зарубина за горло, придушить его.
«Не надо!.. — убеждал он себя. — Не смей!..» А руки уже протянулись к Зарубину, схватили его.
Зарубин не сопротивлялся. Только вытянул шею, стараясь разглядеть, не идет ли тот, кто вышел из кубрика.
Вдруг Марк резко притянул капитана к себе и с силой ударил его в челюсть. Марина слышала, как охнул Зарубин. Она хотела закричать, но Марк сказал:
— Теперь уходи, З-зарубин.
Марина осталась стоять у борта, растерянная и жалкая, боясь шевельнуться, не смея поднять глаз.
— Мразь… — Марк повернулся и, ссутулившись, пошел на корму, где были привязаны шлюпки.
— Марк! — крикнула Марина. — Марк, не уходи!
— Мразь, — тихо повторил Марк.
3
Он никогда не думал, что душевная боль может быть такой сильной. И никогда не думал, что ему вдруг так нестерпимо захочется уйти от самого себя: ничего не вспоминать, ни о чем не размышлять, раствориться в какойто пустоте, чтобы она окружила его со всех сторон. Но боль не уходила. И он не знал, как от нее уйти. Метался, за сутки почернел, осунулся до неузнаваемости.
«Кто она теперь для тебя? — пытался убедить он себя. — Из-за таких теряешь веру в людей… А разве ты сможешь забыть ее? — тут же возражал он себе. — Но ведь это — вероломство, подлость, — снова убеждал он себя. — Руби сразу: если придет, оскорби так, чтобы запомнила на всю жизнь. И сразу станет легче. Потому что ничего не останется… В том-то весь ужас, что ничего не останется. А как же жить?.. Но она ведь предала тебя. Предала! Ее надо забыть!»
— Да, забыть… — неожиданно для себя вслух произнес он…
Она пришла ночью. Долго стояла в конце переулка, не решаясь подойти к его дому. Стояла и оглядывалась по сторонам, будто ее кто-то выслеживал. Понимала, что Марк не простит, не сможет простить, и все же пришла.
