Он обнял ее, привлек к себе сильными руками. И ей действительно показалось, что она сможет укрыться за его спиной от житейских бурь. Или она хотела обмануть себя? Уйти от самой себя?
4
— Пойдем к тебе, — сказал Илья. — Три дня ведь не видались, неужто не соскучилась?
— Ко мне не пойдем. — Марина упрямо мотнула головой. — Если хочешь — погуляем у реки.
— Гулять при таком холодище? Ты не в духе, Машенька. Может, опять какую-нибудь золушку в беретике встретила?
Марина с минуту помолчала, потом тихо проговорила:
— Встретила, Илья. Только не золушку в берете…
— А кого же?
— Юность свою. — Она грустно улыбнулась. — И детство.
— Ну? Это здорово! И как она выглядит, твоя юность?
Марина в его голосе услыхала насмешку, хотела ответить резко и грубо, но удержалась. Сказала тусклым голосом:
— Это только мое, Илья. Не касайся его.
— А может, мне интересно… Может, юность твоя в штанах, а я ведь человек ревнивый.
Он пьяно хохотнул, обнял Марину за плечи, притянул к себе.
— Оставь, — попросила Марина.
Но Илья не слушал, не отпускал. И уже не смеялся. Ему вдруг показалось, что в нем проснулось какое-то новое чувство к Марине, которого он прежде не испытывал. Это не было обычным желанием обладать ею —: сейчас что-то совсем иное входило в него: негрубое, почти нежное. Он прижал голову Марины к своему плечу и стоял молча, удивленно прислушиваясь к самому себе. Даже закрыл глаза: так было легче — хоть на миг остаться с самим собой.
Потом тихонько потерся лбом о ее теплый висок, сперва об один, потом о другой. И проговорил чужим, приглушенным голосом:
— Мария…
— Отпусти меня, Илья, — снова попросила Марина.
Она тоже уловила что-то необычное, почувствовала в нем какую-то перемену, но не придала этому значения. Наверно, потому, что знала только одного Илью, знала таким, каким он был всегда. И ничего другого от него не ожидала.
Не отпуская ее, Илья спросил по-прежнему приглушенным голосом:
— Мария, скажи, я плохой? Скажи мне прямо, слышишь?
— Ты пьян, Илья, — улыбнулась Марина. — Трезвый ты никогда об этом не спрашиваешь.
— Я не пьян. Не пьян, слышишь? И ничего ты не понимаешь. И я ничего не понимаю… Ну, ладно. Ты не хочешь вести меня к себе? Не хочешь? И не надо. Не веди. Я сам отнесу тебя. Вот так… И не брыкайся.
1
Марк понимал: к нему присматривается не только Беседин. За шутками, которыми перебрасывались с ним сварщики, за простым товарищеским вниманием («Может, тебе помочь?..», «Маска тебе впору?..», «Хочешь, я дам тебе электродик — высший класс!») он угадывал их настороженность. Они как бы прощупывали его: что это, мол, за птица прилетела в бригаду?..
Марк не смущался. Он не подстраивался, не лебезил, ни перед кем не кривил душой и сам потихоньку наблюдал за своими новыми друзьями.
Таких, как Харитон Езерский или Костя Байкин, узнать было нетрудно. Все у них наружу, никаких загадок. Первый — угодник, второй — немножко бунтарь.
Антиподы, они питали друг к другу острую неприязнь, но Харитон старался внешне ее не проявлять. Костя же так не умел. Это была прямая и открытая натура, за что одни любили его, другие терпеть не могли. Костя не обращал на это внимания. «Каждый должен оставаться самим собой! — говорил он. — Иначе мы будем не людьми, а харитонами».
Труднее всего Марк понимал Беседина. Илья никогда и ни перед кем до конца не раскрывался. В порыве откровенности он говорил Марку: «У меня, брат, сложная натура. Я и сам не всегда понимаю, кто я есть».
Беседин много читал. Каждый месяц его личная библиотека пополнялась не меньше чем десятком книг и журналов. По книгам, которые стояли у него на полках, о его вкусах сказать было нелегко. Ремарк, Стейнбек, Тендряков, Скотт, Эренбург, Паустовский, Джек Лондон… Илья знал биографии этих разных писателей и о каждом из них говорил:
— Здорово! Черт знает, как устроены у них мозги, у этих людей, схватить человека за душу — это ж уметь надо!
Но, пожалуй, больше всех Илья любил Джека Лондона. Полное собрание его сочинений он прочитал от корки до корки. Здесь Беседин чувствовал себя в своей стихии. Как-то Костя Байкин, тоже много читающий, сказал бригадиру:
