— Тогда расскажи эти кусочки мне. Сейчас. Ты обещала. А обещание — это долг, который надо платить.
Лицо Таллис — прекрасное, веснушчатое и полное печали — на мгновение стало детским, карие глаза сверкнули. Потом она моргнула и улыбнулась, ребенок исчез, вернулась озорная и почти взрослая девушка.
— Ну хорошо. Садись на Старого Друга. Вот так... Начали. Тебе удобно?
Мистер Уильямс поерзал в объятиях дерева и честно объявил:
— Нет.
— Хорошо, — сказала Таллис. — Тогда я начинаю. И не прерывай меня! — резко добавила она.
— Я даже дышать не буду, — пообещал он.
Она отвернулась, потом опять медленно повернулась к нему, выразительно посмотрела и слегка приподняла руки, как бы подчеркивая свои слова.
— Однажды, — начала она, — жили-были три брата...
— Не очень оригинально, — с улыбкой пробормотал мистер Уильямс.
— Не прерывай меня! — резко сказала она. — Правило. Ты обещал.
— Извини.
— Если ты прервешь меня в критической точке, то можешь изменить всю историю. И это закончится катастрофой.
— Для кого?
— Для них! Этих людей. Теперь молчи, и я расскажу тебе все, что знаю о Старом Запр... о СЗМ.
— Весь внимание.
— Однажды, — опять начала она, — жили-были три брата, сыновья великого короля. Они жили в большой крепости, и король их очень любил. И королева, тоже. Но друг друга король и королева не любили, и король запер ее в высокой башне, возвышавшейся над огромной северной стеной...
— Очень знакомо, — озорно прервал ее мистер Уильямс. Таллис посмотрела на него. — И сыновей звали Ричард, Джеффри и Иоанн Безземельный? Не говорим ли мы о Генрихе Втором и Элеоноре Аквитанской?[4]
— Нет! — громко объявила Таллис.
— О, моя ошибка. Продолжай.
Она глубоко вздохнула.
— Первого сына, — сказала она, многозначительно поглядев на своего слушателя, — звали Мордред...
— А. Хмм.
— На языке короля, очень старом, это имя означало «Мальчик, который будет Путешествовать». Второго сына звали Артур…
— Еще один старый друг.
— Что, — яростно сказала Таллис, — на том же самом забытом языке означает «Мальчик, который будет Побеждать». Третьего сына, младшего, звали Скатах...
— Ты упомянула нового мальчика.
— ...чье имя означает «Мальчик, который будет Отмечен». Эти три сына были искусны во всех делах...
— О, дорогая, — сказал мистер Уильямс. — Как скучно. А не было ли у них какой-нибудь дочки?
Таллис едва не закричала на нетерпеливого человека, сидевшего на дереве. Но потом смутилась и пожала плечами:
— Может быть. Я еще дойду до этого, позже. А сейчас не вмешивайся!
— Извини, — опять сказал он, успокаивающе подняв руки.
— Три сына были искусны в сражениях, охоте, играх и музыке. И, — сказала она, — они очень любили свою маленькую сестренку. Хотя у нее есть своя отдельная история. — Она резко посмотрела на него.
— Но по меньшей мере мы знаем, что сестра есть.
— Да!
— И братья любили ее.
— Да. Разными путями.
— Ага. И какими?
— Мистер Уильямс!
— Но это может быть важно...
— Мистер Уильямс! Я пытаюсь рассказать историю тебе!
— Извини, — сказал он в третий раз самым примирительным тоном.
Девочка, немного поворчав, опять погрузилась в свои мысли. Потом подняла руки, призывая к полному молчанию.
И тут ее лицо внезапно побелело; она вздрогнула и резко изменилась, как и день назад. Именно этого он ждал и наклонился вперед, с тревогой и любопытством. Одержимость девушки — или то, что он принял за одержимость — волновала его не меньше, чем раньше, но сейчас вмешиваться было бесполезно. Таллис покачивалась и выглядела такой больной и изнуренной, что, казалось, вот-вот упадет в обморок. Но стояла, глядя неизвестно куда прямо через человека, сидевшего перед ней. Ее длинные рыжие волосы развевались под неощутимым ветром. А воздух вокруг нее — и мистера Уильямса — слегка похолодел. Мистер Уильямс нашел только одно слово, чтобы описать это изменение: жуть. Чем бы она ни была одержима, ей это не вредило — как не повредило вчера — но полностью изменяло. Голос оставался тем же самым, но сама она становилась другой и говорила не своим обычным языком — впрочем достаточно изощренным для ее возраста, — а ощутимо архаическим.
Он услышал легкий шелест в кустах за собой и неловко изогнулся, пытаясь посмотреть себе за спину. И на мгновение ему показалось, что он видит фигуру в капюшоне с белым бесстрастным лицом. На солнце набежало облачко, стало слегка темнее, и фигура с лицом из дерева растаяла в воздухе.
