— Ты же знаешь.
Настроение у него было великолепное. У Ларисы оно сделалось просто кромешным, она вдруг подумала, что это специальная против нее ловушка. Дядя Ли в сговоре с этим бородавчатым садистом?! Какая низость и грязь!
Умом Лариса понимала до какой степени пакостно поступил с нею друг семьи, но у нее совершенно не было сил для активного возмущения. Бессилие смешанное с отвращением.
Шамарин достал из холодильника бутылку кипрского муската «лоэль» и початую коробку конфет.
— У вас все равно ничего не получится.
Он положил свою пятнистую лапу на ее скомканную в бессильный кулачек руку.
— У меня всегда все получается. Иногда не с первого раза.
Да, тогда, в первый раз Лариса его красиво, даже элегантно обдурила, вырвавшись с отзывом неблагодарной Норы, из обустроенного для разврата номера. Ушла красиво и легко. Господи, всего лишь прыжок с невысокого второго этажа в сугроб. Если женщина не хочет, то она не хочет.
Шамарин встал, повернулся к стенному шкафу. Шкаф был дорогой темного, заморского дерева. Достал бокалы, Лариса резко и, как ей казалось, бесшумно встала, и ринулась к двери. Не глядя в ее сторону, другой лапой, еще более пятнистой Шамарин поймал ее за предплечье и вернул на место.
Снова сел напротив улыбаясь всеми своими бородавками на всех губах и бровях.
— Я ведь и жениться могу.
Лариса чувствовала, что предательство дяди Ли проделало какую–то особенно большую пробоину в системе ее независимости, все силы, вся ирония, способность визжать и царапаться, и прочие полезные способности утекают в пробоину, и их неоткуда возобновить.
Но надо что–то придумать. Не может быть, чтобы не было выхода. Что, он ее изнасилует что ли? Подумав это, она краем глаза увидела сквозь дверной проем и коридор открытую дверь в спальню, спинку белой ампирной кровати, и ей стало совсем тошно. Тошно и свободно. Она встала, прошла на негнущихся ногах к сияющей чистотою мойке и хлестнула туда мутной водицей, остатками аравийского бальзама. Стоя нагнувшись над раковиной, она поняла, что у Шамарина к сожалению все сегодня получится. Она блюет ему в кухонную раковину как будто уже мстит за то надругательство, которое наверняка совершится.
Профессор спокойно разливал вино.
— Ничего страшного, возьму с ребенком.
Благородный, подумала Лариса, но подумала с отвращением. Вытерла рот затейливо вышитым кухонным полотенцем и, усевшись на место, сказала.
— А вас не смущает, что ребеночек будет еврейский.
Шамарин отхлебнул вина, и улыбнулся.
— Ты уверена?
Лариса громко гоготнула.
— Вы что не видели Рулика.
— Так ты гарантируешь?
Лариса глянула на него недоверчиво, чего это дяденька придуривается?
— Гарантирую.
— Ну, тогда у меня есть дополнительный повод для восхищения тобою.
— Не поняла.
Лариса взяла стакан и много отпила. Было вкусно, и это было жаль, хотелось в этот момент чего–то неприятного, грубого по отношению к себе со стороны окружающего мира.
— Дорогая, получается, что все те месяцы, что я тебя добиваюсь, у тебя был всего лишь один мужчина. Да ты, собственно, можешь идти под венец в фате.
— Да. — Сказала Лариса, и подумала — нет! А сын космонавта? То есть, ребеночек может быть не еврейский, а космический.
— А потом, — Шамарин улыбнулся, — я не антисемит. Только в данном случае это мое достоинство ни к чему.
По лицу Ларисы было видно, что ей трудно что либо понимать, но предстоящий насильник продолжил.
— Там на все семейство один еврей, «раковая шейка», а все остальные приемные, полуприемные, полуармяне, как Элеонора, полунезнаю кто. Первая жена академика помре, а сын, который привел Элеонору, где–то в бегах вне пределов с какой–то Варенькой, короче, такая тюря. Не забивай себе голову.
— А Нора?
— Что Нора? Ах, Нора, она жена Рауля. Они что, тебе не рассказали?
— Жена?
— Да.
— То есть, не сестра?
— Не сестра.
Шамарин откровенно веселился, время от времени трогая правую свою «сигару».
Ларисе стало значительно легче от этого известия. Хотя вопросы оставались.
— Но…
— Ну, они, как говорится, давно уже не живут с Раулем, но Нора–то успела стать членом семьи. Не выгонять же ее.
— Так не бывает.
