Господи, он ведь просто как раненая перепелка отводил ее как лисицу все дальше и дальше от дома. Чтобы «раковая шейка» умер не при ней. И у них не возникло общей беды с этим семейством, что сближает. Значит, вывозя ее в эту тундру, он уже решил для себя, что вывозит навсегда.
Не-т, она вернется.
Надо ехать и наносить последний удар прямо сейчас!
Она представила себе снежные малаховские тропы, прокаленую морозом электричку… И главное, нет аргумента, нет той перчатки, что бросают негодяю в физиономию. Жаль, что женщины не стреляются, она, офицерская дочь не промахнулась бы даже в этого мозгляка.
Чемодан!
Взгляд упал на чемодан, выглядывавший сытым углом из под свисавшей с кровати простыни, уже не хранившей никаких остатков выветрившейся страсти.
Господи! Вот что можно вернуть! Нужно вернуть! Это лучше перчатки, потому что больше. Этим можно так шарахнуть по лбу немилому лжецу. Ему будет не только стыдно, но и больно!
Но, одно но!
Чемоданы забиты породистым тряпьем. Жалко?! Стыдно признаться, но очень жалко!
Да, это грязные вещи, полученные в оплату за определенного вида услуги. Лариса посмотрела на простыню и передернулась вся. Ей уже трудно было представить, что все творившейся на этом куске нечистой ткани имело какое–то отношение к ней.
Единственный способ зачеркнуть всю эту грязь, и начать с чистого листа, это избавиться от этих «гонораров».
Лариса вытащила оба из под кровати, и большой и поменьше. Положила рядом, распахнула, еще не представляя, для чего это делает. Полюбоваться напоследок?
Не будем сходить с ума!
Без нескольких вещей из этой кучи грязных тряпок, она уже не представляла себе своего дальнейшего существования. Без ангорского свитера, без кожаных брючек… переберем содержимое как картошку в слонимском погребе. Через минуту чемоданы были уже пусты. Ни с одним из подарков она расстаться не могла. Кроме вот этой зеленой с черными вставками юбки, которая так толстит, и летних туфель зверски дерущих пятки. Но столько вернуть — явно мало! Имеет ли право униженный человек совершать неловкие поступки?
Нет, надо добавить.
Начнем с другой стороны! От совершенно не нужных, ко все более ценным.
Через полчаса борьбы между желанием быть гордой и не остаться голой, Лариса нашла какую–то середину. Резко вышла в общую комнату и грозно спросила.
— Который час?
Оказалось, что время детское, около восьми. Темнота за окном, это еще не настоящая ночь.
Гости Виктора Петровича собирались между тем расходиться. Медленно, будто двигаясь как растворе более плотном, чем воздух.
— Кто проводит меня до станции? — Караваевцы испугались. Они сознавали, что задолжали в каком–то смысле этой молодке, но у них не было в наличие валюты, которая бы сгодилась бы данном случае.
— С вещами. — Пояснила Лариса, придавая требованию не только моральный, но и практический аспект.
Повисла пауза, ей было на чем повисеть в пропитанном тяжелыми парами оранжевом абажурном воздухе. И тут раздался спасительный звук снаружи.
Учитель Вахин схватил Лукича за плечо, и толкнул в направлении звука.
— Пусть Васька.
Оказалось, сынок Лукича прикатил на «запорожце» для развоза заседателей.
Виктор Петрович очень медленно, почти беззвучно ударил кулаком по столу, мол, быть по сему.
По дороге Лариса скомандовала водителю, мелкому, востороносому, очень гусеобразному как и его отец пареньку, чтобы остановился.
— Есть две копейки?
Сунулась в автомат с навсегда отворенной, погрязшей в снегу дверью. Сам прибор выглядел страшно, в черных расцарапах, с примерзшей гречневой кашей в районе впускной щели для монет, с диском, двигающимся только под конвоем невынимаемого пальца, с проводом голым как почти полинявшая змея. Зато связь оказалась на высочайшем…
— Здрасьте дядя Ли, а я к вам. — Чтобы не успел отбояриться.
— Я ухожу Лара, я…
— Ключ под коврик!
— Нет! — Взвизгнул обычно жантильный конферансье, видимо имел основания не доверять коврикам. — У соседа будет, в семнадцатой. Я еду в аэропорт, за…
А это нам дядечька Лион Иванович «до лампады», как говорят в каком–то водевиле.
Вот он мрачный дом, где разрушаются браки, задуманные в Теплом Стане.
