— Ну, ну.
— Так вот ему, чтобы чуть–чуть позлить, намекала, что нет в нем артистической жилки. Я видела, что он все больше помалкивает, когда рядом какой–нибудь умник из моих.
— Признак ума — не ляпать лишнего.
— Это женская добродетель — молчание. Так вот, я не уколоть его хотела, хватит с меня артистичных и на работе, мне был нужен характер, нет сейчас русского мужского характера.
— Да, уж. — Агапеева долго искала, куда девать окурок, прикончила каблуком.
— Целую неделю его не было…
— Я же тебе говорила — сына хотели сажать.
— Я думала что–то случилось, начинает отползать товарищ генерал в семейную бухту.
Агапеева закурила.
— А позавчера утром сажает он меня в свою «волгу» и куда–то в Подмосковье.
— Я слушаю, слушаю.
— Ехали часа три, а то и меньше. Даже с пикником. Приезжаем — непонятно. Военная часть, не военная часть. В глухом лесу колючая проволока, бараки, все солдатики по пояс голые на спортгородке. Обедаем. Потом стрельбище. Солдатики тарахтят, доски кулаками ломают, на стену лезут в дыму.
— Понятно.
— Но, самое интересное, под конец.
— Секс в спальном мешке?
Лариса с интересом поглядела на подругу, что это ты?! Та, извиняясь, помахала новой папиросой — не бери в голову. Лариса кивнула, ну, ладно.
— Выходим на берег речки.
— Что за речка?
— Погоди. Мы стоим на этом берегу, а на том начинается какая–то возня. Человек выбегает на песок, скидывает сапоги, гимнастерку, и бултых в воду. За ним выскакивают из ельничка пятеро–шестеро с карабинами и начинают палить ему в спину.
Агапеева даже остановилась.
— Ну, ну.
— Вот тебе и ну, ну. Мужик этот плывет, выстрелы гремят. Я не знаю, что и думать.
— И чем кончилось?
Лариса самодовольно улыбнулась.
— Выплыл. Усатый такой. Смеется. Смотрю, генерал мой, тоже хохочет. Сзади прибежали двое и втыкают в берег железную вывеску на шесте, ну, знаешь, такие перед населенными пунктами на дороге ставят.
Агапеева кивнула.
Лариса многозначительно затянулась, поиграла дымком, помигнула подруге.
— А на вывеске, на табличке этой написано «р. Урал».
— Не фига себе!
— Да, да, а переплывший этот, подходит ближе берет под козырек, хотя козырька никакого нет, и говорит: «Комдив Чапаев прибыл по вашему приказанию!»
Подруга длинно и искренне присвистнула и повторила:
— Не фига себе! — Ее явно проняло.
— Ты понимаешь, — самодовольно и восторженно, — пела Лариса, это же называется акция, генеральский хеппенинг. И так неожиданно, и так срежиссированно! Стреллер и Питер Брук.
— Что?
— Я говорю, что мне, в общем–то смешновато было. Не такие перформансы закатывались в мою честь. Но важен, как говориться не подарок, а желание подарить.
— Я тебя понимаю.
— Дурак, дураком, а как трогательно.
— Дура–ак. — Охотно соглашалась Агапеева
— Это же надо, думал, табличку припас, людей подготовил.
— Да-а.
Лариса по примеру подруги забычковала и свой окурок. Еще сидя слегка прищурилась, и встала во весь рост уже в несколько другом настроении.
— Но знаешь, что я тебе скажу.
— Еще что–то скажешь? — Развела руками подруга.
— Я видела и более дикие постановки.
— Что?
— Как–то ездили мы в Константиново, ну, где Есенин, и нам, всей делегации в автобусе, навстречу выпустили жеребенка, одетого в розовое трико, помнишь, да: жизнь моя иль ты приснилась мне, будто я весенней, тра–та ранью, проскакал на розовом коне». Действительно — рань, туман, крашеный жеребчик. С точки зрения художественной — бред, но трогательно до слез.
— Я…
— Так вот, не этот не мокрый Чапаев с усами приклеенными порадовал меня больше всего, хотя и порадовал, спорить не буду.
— А что?
— А сам лагерь. Оказывается, все эти месяцы мне не лапшу вешали на уши, как я уже стала опасаться. Есть у них дисциплинированная, вооруженная сила.
— У кого, у них?
— Ну, у Белугина. И я так поняла, что таких лагерей по стране хватает, и все наготове, Ельцин в коме, это, значит, что?
— Что?
Лариса остановилась, стоп! Та ведь и выдать можно какие–нибудь планы.
— Пора, видишь, мама зовет, накрыто.
— Настаивать можно на чем угодно, — рекламировал Николай Николаевич свой самогон, — а основа простейшая: сахар, дрожжи, и очистка качественная. Я обычно…
