Лариса только пожимала плечами и попыхивала сигареткой. И не спешила успокаивать шефа, мол, ничего страшного, я все понимаю. Хотя успокоить могла бы. Ибо довольно скоро выяснилось, что благородно–трусливая выходка старика ничего не значила. Шамарин и не думал идти на должностное преступление и визировать бумаги, который ему должен был привезти Бабич–младший, он даже не появился в здании. Более того, выяснилось, что не появился в здании и уже упомянутый Бабич–младший, с которым произошла запоздалая истерика ревности. Он напился, долго сидел в ванной перебирая лезвия для безопасной бритвы, пока не остыла вода. Так что, даже если бы Шамарин занес над головой нужную печать, шлепнуть бы ее было не на что. А Пажитный вообще отсутствовал в то утро в городе, специально предупрежденный добрейшим Сергеем Ивановичем. Лариса об этой последней подлости так и не узнала, так что у нее сохранились со стариком превосходные отношения. И он всячески помогал ей по мелочам, осознавая свое по отношению к ней предательство, как своего рода удочерение. Проникся к ней искренним теплым отеческим чувством.
Сердце ее не разорвалось, она не чувствовала себя на дне вселенной, меж стенами подлости и предательства. Картина тотальной ничтожности мужского населения и так уже была знакома ее зрению. Все известное просто подтвердилось.
В результате, вместо депутатского мандата, Ларисе досталась высокая, но странноватая должность зама директора ЦБПЗ по связям с общественностью, и роман с отцом неудавшегося самоубийцы. Образовался какой–то зыбкий якобы любовный треугольник. Ларису забавляло ее положение. От младшего Бабича она отдалилась в силу хотя бы того, что переехала на десятый этаж. «Отношения» у них прекратились, но вместе с тем, и в какой–то степени сохранились. Формального выяснения кто они теперь друг другу не было, потому, что и раньше это не было никак оговорено. Про не примененную бритву Лариса знала, но делала вид, что не знает. Лариса иногда, как бы по забывчивости, награждала его каким–нибудь ничтожным поручением. И он с каменным лицом его выполнял. Лариса говорила Агапеевой, с которой они вновь сошлась на почве переселения своих предков в Подмосковье, «я и не представляла себе до какой степени там все было так всерьез». Под покровом вялотекущего, производственного по сути романчика, оказывается, копились и гудели подлинные страсти.
Забавно.
Воображение Ларисы не воспламенялось от этого открытия.
Старший Бабич в отличие от сына был бодр, щедр, эпизодичен, это все плюсы, и единственное в чем они были сыном похожи: ревнив. Но ревность у него была совсем не того рода, что у сына. Она не скапливалась как яд, чтобы вспухнуть одним нарывом в конце истории, она бурлила периодически, как гейзер. Старший был толстокож во всех отношениях, кроме этого. Тут он был утонченнейший мазохист. Он постоянно выяснял у Ларисы, в какой бы компании они не оказались, было ли у нее что–то с кем–нибудь из присутствующих мужчин. Лариса считала ниже своего достоинства притворяться, и спокойно, если даже не охотно, излагала своему брутальному ухажеру детали отношений со своими прежними.
Он бледнел, шел пятнами, хрустел деревом подлокотников, грыз соперников глазами. До настоящего скандала никогда не доходило — был предупрежден, что это не будет потерплено. Мясник страдал, но крепился. Все те мужчины, по которых Ларисе нечего было рассказать в связи с собой, напрочь переставали его интересовать.
Она чувствовала, что ходит вроде как бы по краю пропасти, Бабич иной раз наливался кровью так, что казалось мог бы просто лопнуть, или ткнуть вилкой в глаз, добродушно подмигивающего Милована, даже не подозревающего какой силы ненависть он возбуждает в этом человеке, и, главное, в связи с чем?
Лариса и сама не знала, зачем именно так ведет себя с мясником. Щекотала себе нервы? Виделась себе Настасьей Филипповной всего ЦБПЗ?
Впрочем, со временем ревнивые взрывы становились все больше рутиной жизни. Если гранаты, залетающие в ваш окоп, все как одна не взрываются, перестаешь их бояться. Но иной раз и обезвреженный боеприпас бабахает.
