— У кого инфаркт?
— У Александрова, моего шефа! Только у него нет инфаркта.
Вопрос колбасника сыграла роль искры, и опять все воспламенилось.
— Ведь все было оговорено, и все время одни кивки в ответ. Только доехать до Старой площади и поставить подпись. И тут его невестка мымра нарисовывается — у дяденьки сердечный приступ. Я почти сразу начала хохотать.
Бабич–старший уже обирал фольгу с горлышка.
— Но мне то видно, как он бегает по галерее, руками размахивает, то есть, спорит со мной. Глаза в глаза не может, а вот так, заочно, театрально, со всякими словами, это ему только дай. Да еще, видать, воображает себя чуть ли не в белых одеждах, какой он кристальный. «Он хочет остаться порядочным человеком, — говорит сука–невестка, — он не подаст руки людям, к которым я его заманиваю». Заманиваю, представляете?!
Колбасник сдвинул брови, ах, ты, боже мой, какие страсти!
— Ну, объясните, почему, если кто–то хочет остаться порядочным человеком, другой из–за этого должен греметь под фанфары?
В ответ хлопнула шампанская пробка. Причем, так удачно, что облила только кавалера.
Лариса несколько секунд сидела в ступоре, а потом вдруг расхохоталась. Как бы перепрыгнув из одной ситуации в другую. И в знак прощания с прежними заботами крикнула, перед тем, как приложить горлышко бутылки к губам.
— Да он просто, трусливое чмо, а не морская пехота. Так опозорить нашу такую армию.
— А, не захотел в депутаты? — Сообразил наконец–то Бабич–старший.
Лариса отхлебнула, найдя в шампанском новую энергию для возмущения.
— Ну, не могла же я просто так уйти. Рушится целая пирамида, сорок человек подогнаны один к одному по единственной схеме, и все должно пойти к черту, из–за старого неврастеника из морской пехоты. Я сказала, что уйду, только после того, как поговорю с ним. А она, невестка, мне говорит, что если вы поговорите с ним, то убьете его. Мол, вы любите гулять по трупам, так я вам этого не позволю. Это я‑то по трупам? Аристарх умер в объятиях жены, и ничего ничегошеньки у нас не было, спросите хоть у сынка вашего.
— Чего у него спрашивать, у дурака.
— Нет, все–таки, думаю надо что–то предпринимать, но в этот момент из дверей появляется еще и внучка. Ссыкуха, певичка, шестнадцать лет, два аборта. И говорит прямым текстом: а не пошла бы ты вон отсюда кагэбешная профура!
— Профура это что–то церковное? — Вдумчиво поинтересовался Бабич.
На секунду Лариса пресеклась, а потом прыснула. Чувствовалось, что она уже до шампанского приняла коньячку.
— Нет, это не церковное, это кагэбешное.
— Так надо было дать ему по морде.
— Так я обалдела. Вот они, оказывается, кем меня все эти годы числили. Помалкивали. А устами младенца заговорили. Я ее к таким докторам устраивала, и она мне!..
— Поехали! — Скомандовал колбасник шоферу. — Куда? — Наклонился он тут же к даме.
— В славянский бардак.
— Базар, может быть?
— Да теперь уже все равно, и давно. — Лариса расслабленно закрыла глаза, но через секунду вскинулась.
— А если напролом. Бумаги все со мной? Пажитный меня ненавидит, я его не знаю. Минус на икс может ведь дать плюс. Давай, как тебя там, Васятка, разворачивайся, на Старую площадь.
Бабич старший мягко взял ее за руку.
— Не получится.
— А вдруг получится?!
— Шамарин ничего не подписал.
— Что-о?!
Она опять обмякла.
— После всего, что он со мной сделал! — Прошептала она, медленно и обреченно отваливаясь на спинку сиденья.
Колбасник возбужденно раздул ноздри. Посмотрел на бесчувственное лицо Ларисы, вынул сигарету и так уже полувывалившуюся из ее рта, стряхнул пепел в одну из роз, и дал команду.
— В бардак, Васяка.
