Ну и чего она выеживается! Попытался пустить шутку по «Истории», что в следующем плане Лариса заявит курс «Водоемы русской славы» — Черное море, Балтийское море, Чудское озеро. Как только шутка дошла до Ларисы, она села за свою «Ятрань», и настрочила добавление к плану, как раз включавшее в себя ту самую «водяную» идею. Увидев перед собой этот лист бумаги, Ребров хрипло сообщил, что вынужден будет доложить об изменении планов наверх, самому Михаилу Михайловичу.
Вызванная на десятый этаж, Лариса молча выслушала вялую проповедь–отповедь шефа, и в ответ сообщила ему, что на будущей неделе ей понадобиться актовый зал ЦБПЗ для проведения учредительного съезда.
Шеф начал медленно открывать свой большой рот, было понятно, что он еще не знает, что скажет. Лариса быстро вставила.
— Я бы хотела, чтобы вы тоже присутствовали, Михаил Михайлович.
Шеф захрапел как испуганная лошадь.
— Зачем?
— Мы собираемся избрать вас председателем организации.
Послышался мелкий кашель, перемешанный с нервными смешками.
— Почетным председателем.
— Для чего вам это нужно? Для чего вам эта чепуха, и околесица?
Главная цель была достигнута. Даже две: Ребров нейтрализован, зал получен, теперь можно было говорить, что угодно.
— Как вы не понимаете, Михаил Михайлович, баба во главе такой организации — это, по меньшей мере, нескромно. Вы фронтовик, офицер, авторитетный человек…
— Прекратите!
— Вы даже не знаете наших лозунгов, а уже…
— Знаю я ваши лозунги!
— И после этого так брезгливо отклоняете эту честь. «Братья и сестры», родина и свобода! народ и процветание! С каких это пор признаваться в любви к своему отечеству стало постыдно?! Вы офицер…
— Да, я офицер, а вы Лариса — демагог.
— Я не демагог, я дочь офицера.
— Я знаю — вы любите военные марши!
— И военные марши тоже, этот звук мне, по крайней мере, приятней, чем дребезг тридцати серебрянников.
Михаил Михайлович мощно вскинулся, опираясь широченными как ласты ладонями о столешницу.
— Я хочу сказать, что лучшего лидера, чем вы, нам не найти. Мы же знаем вас, знаем, как болит у вас сердце за все, что творят с нашей страной, только интеллигентность и сдержанность не позволяют вам ударить кулаком по столу.
Он медленно сел.
— Михаил Михайлович…
— У меня действительно болит сердце.
— Я позову Сашу.
Он отрицательно помахал рукой и достал из ящика стола коробочку с лекарством.
— Я знаю, Михаил Михайлович, вы с нами, поэтому и предлагаю вам…
— Идите, Лариса, идите.
Выйдя в предбанник заведующая отделом Великой Отечественной Войны сказала.
— Так, Сашенька, запишите. Четверг. Подготовить актовый зал.
— В смысле?
— В смысле микрофоны, столы для президиума, минеральную воду, и все как полагается. С шефом я договорилась.
В то утро Лариса была в мастерской одна.
Аристарх Платонович уехал накануне в больницу навестить свою вечно недомогающую супругу.
Лариса сидела перед главным аквариумом, глядя, как разноцветные рыбы снуют между цепочками воздушных пузырей и неподвижными водорослями. Она была сосредоточена и немного опустошена. Цепочка выигранных мелких сражений осталась позади. Съезд, старческое кокетство шефа, который чуть было все не сорвал, все спас приступ подскочившего давления. Страх за свое здоровье пересилил ужас политического выбора.
Ребята Сергея Ивановича показали класс конторской квалификации — Бабич умчался в правительственные коридоры с чемоданом вполне исправных бумаг.
Если повезет, печать шлепнут уже сегодня.
В худшем случае — послезавтра.
Думала ли Лариса в этот момент о чем–то конкретном? Нет, она расслабилась, представляла себе, как, наверное, хорошо иной раз побыть просто вот такой рыбкой. Именно беззаботной аквариумной, среди подобраных заведомо безобидных соседей, не покушающихся тебя сожрать, как какие–нибудь дикие речные рыбы.
К стенке аквариума был приклеен листок бумаги со стихами. Написанными в строчку.
«Даже рыбке в море тесно, даже ей нужна беда. Нужно, чтобы небо гасло, лодка ластилась к воде, чтобы закипало масло нежно на сковороде».
Аристарх Платонович собирал не только рыб, но и всевозможные высказывания о рыбах.
«Философ» — усмехнулась Лариса.
