Фантастика аккумулирует страхи и вожделения общества. Судя по чтиву, которое предложено ему на данном этапе, в общественном сознании происходят опасные подвижки. Особый смысл приобретает ныне предупреждение американского философа Сантаяны: «Тот, кто забывает об истории, обречен на ее повторение».
Так, словно бы помимо воли, меня «вынесло» на дугу фантастики «постисторического» этапа.
Небольшая, но все еще не отболевшая — такое редко бывает со мной — повесть «Проснись в Фамагусте» целиком построена на гималайском местном колорите. Она, таким образом, вобрала опыт, страдания и радость открытий, связанных с путешествиями в Непал и Ладакх, а также всяческими ориенталистскими разысканиями в музеях и монастырских библиотеках. Это было возвращение в лоно жанра, чьим несмываемым клеймом я все едино помечен в глазах общественного мнения. Но возвращение не с пустыми руками, пожалуй, даже и возрождение в определенном смысле. Выбирая героев, я осмысленно остановился на пифагорейской семерке. Зашвырнув их в заповедную долину где-то между Непалом и Бутаном, в затерянный мир, в котором непостижимым образом исполняются самые потаенные вожделения, я, признаюсь, преследовал цель, не обозначенную в фабуле. В явном виде по крайней мере. Завкафедрой марксизма-ленинизма откуда-то из Свердловска упрекнул меня в печати за нездоровый интерес к потустороннему и пессимистическую трактовку жизни и смерти. Я был польщен, ибо ставил перед собой куда более скромную задачу. Меня интересовала тайна сна, не раскрыв которую, мы никогда не поймем до конца тайну искусства.
Но это так, заметки на полях, между прочим…
Замысел возник случайно, словно со стороны, и долго созревал, ожидая воплощения в образах. Роман «Сны фараона» тоже пережил подобный инкубационный период, хотя здесь-то я точно знаю, откуда пришел первоначальный толчок.
В 1954 году в песках на плато Гизе, рядом с великой пирамидой, отрыли погребальную ладью фараона Хеопса, правившего в 2582–2551 годах до н. э. На таком же примерно весельном судне, выгнутом лунным серпом, мне выпало счастье пересечь Нил. С Востока на Запад. От Луксора, Города ста ворот, с его уникальным храмом Амона, в Долину Царей, в страну мертвых. Красноватая охра скал с фиолетовыми натеками марганцевых солей, бесплодный щебень, убийственный зной, тишина. На другом берегу пальмы, оживленные улицы, магазины, здесь — ни травинки, ни ветерка. Лишь куцые тени в ложбинах, где замурованы потаенные лазы в подземные усыпальницы фараонов. Точнее — были замурованы и завалены скальными обломками. Хитроумно устроенные, с ловушками и ложными ходами, но так и не уберегшие вечный сон богов. То, что не досталось грабителям, извлекли на свет божий археологи. Добыча, скажем прямо, превзошла самые смелые ожидания. Предметы, извлеченные из знаменитой гробницы Тутанхамона, заняли целый этаж в Каирском музее археологии. Семь саркофагов с мумией и всемирно знаменитой золотой маской были выставлены на всеобщее обозрение. Лишь восьмой, самый большой саркофаг остался здесь, в мертвой пустыне, в погребальной камере, заботливо оборудованной электропроводкой и чуткими приборами, регистрирующими температуру и влажность.
Нил у Луксора, где прежде были Фивы, столица Египта, не столь уж широк, и путешествие по воде заняло минут двадцать или того менее. Но ни временем, ни расстоянием не измерить дорогу в лабиринты небытия. Не месяц плывет по небесному Нилу, но корабль мертвых. Можно верить в загробное существование, можно не верить. Но нельзя не думать о тех, миллионах и миллионах, чьи скорбные мысли проследовали этим надмирным путем. Явственно ощущалось присутствие иной, эзотерической реальности, текущей, как бы параллельно нашему миру. Словом, я почти верил в существование Небесного Нила египетской мифологии. И даже видел его отражение в мутных струях великой реки. Это ощущение не оставляло меня в течение всей поездки. Временами казалось, что я угадал то, может быть, самое главное, что по сей день одухотворяет неповторимые творения жреческой мысли. С двойственным чувством смотрел я на запеленутые мумии, расписанные священными знаками вечной жизни. И на пустые саркофаги с иероглифами, обозначающими предметы заупокойного культа. Иные из них «читаются» без малейшего усилия. Не надо быть Шамполионом, чтобы понять значение такого, например, рисунка, как пара сандалий. Тутанхамона щедро снабдили обувью, как, впрочем, и всем прочим. Расшитые золотом и драгоценными камнями сандалии могли бы еще долго служить не одному поколению фараонов. И не в них суть. Подобно душе человека (ка, ба и прочие астральные двойники), иероглифы как бы отражают сущность вещей. Иначе зачем столь скрупулезное и реалистически точное дублирование? Ладьи и чаши, флакон с благовониями и опахала из павлиньих перьев, скамеечка для ног и колесница, копья, кинжалы — вся погребальная утварь повторена на внутренней поверхности саркофага. Словно реестр, предназначенный для потусторонней таможни. В навязчивом, почти маниакальном стремлении выразить в знаке любые, даже самые незначительные реалии бытия, возможно, и кроется уникальная особенность могучей культуры Египта. Запечатлеть предмет, охранить его магическим обрядом записи от всеобщего уничтожения — это ли не сверхзадача?
