Из-за очередных капустных грядок вынырнула смешная будка, выкрашенная в полоску. В ней стоял почтенного вида военный старичок с добродушным лицом. Что делал в будке, непонятно.
Наконец город со всеми его чудесами остался позади, а широкая дорога побежала на редкость скучной степной местностью. Глядеть в окно стало решительно не на что, все одно и то же: ровный тракт, голая даль.
Все еще дивясь обутым городским жителям, Параша с облегчением расстегнула и сняла собственные, то есть Неллины, туфельки. Ноги болели невыносимо. Придется привыкать.
Параша вздохнула и забилась в уютный мягкий уголок. Карета бежала ровно, не то что в городе. Прошло немало времени, прежде чем девочка заметила, что кто-то вольготно расселся на скамейке супротив.
Незнакомец был человеком молодым, а впрочем, кто его знает, во всяком случае, не старым. Глаза его в полумраке кареты светились желтоватым светом, ровно у кошки. Парик с мудреной куафюрою, украшавший его гордую голову, был цвета Парашиных волос, как и пышные невиданные кружева. Лицо было скорей страшное — бледное как смерть и длинное, словно бы немного женское. Под глазом сидела черная муха, нет, муха бы не стала сидеть так неподвижно, наклейка из черной ткани. А уж разряжен он был в пух и прах, как Кирилла Иванович не одевался даже на Пасху: туфли и те были с лентами и драгоценными пряжками.
Закинув ногу на ногу, незнакомец сидел, откинувшись небрежно на спинку сиденья, и с улыбкою смотрел на Парашу. Откуда он взялся? Залез потихоньку, покуда проезжали через город?
— Чего тебе надо? — спросила Параша.
— Ах, как необязательно для такой воспитанной барышни! Ты вить барышня Сабурова, не так ли? — Незнакомец засмеялся, сверкнув мелкими жемчужными зубами.
— Сам-то ты кто?
— А угадай. Угадать нетрудно, как раз твои подружки сейчас ко мне в гости едут.
— Ты — Венедиктов?!
— Подружкам твоим я рад буду, а ты-то, ведьмачка малая, куда собралась? Потолок на тебя не обвалится, в обители-то святой? — Собеседник подмигнул.
— Врешь, нечистый дух, я не ведьма! — Параша стиснула кулачки. — Я знахарка-ведунья, наш род не под нечистой силой ходит, а под темной-неведомой!
— Попу на исповеди расскажи, какая такая над тобой сила. То-то смеху мне будет. Не боишься в обитель-то ехать, а?
— Боюсь! Но не из-за знахарства, а… — Параша испуганно умолкла.
— Из самозванства твоего. Верно боишься, не к лицу вороне павлиньи перья… Лучше б поворотила ты назад, да господам в ноги, да покаялась… Сама признаешься, простят, а уж поймают на обмане, так пощады не жди…
— Простят… — Параша решительно взглянула в желтоватые глаза собеседника. — И погоню пошлют. Видать, боишься ты мою барышню, коли меня тут пришел подбивать, чтобы донесла на подруг. Не бывать этому! Пусть лучше меня раскроют да засекут насмерть, а все ж Алёна Кирилловна лишний день к тебе проскачет, все ж труднее ее догнать-то! А уж я постараюсь, чтоб подольше не раскрыли, изо всех сил постараюсь!
— Ишь, расхрабрилась, замарашка деревенская, — Венедиктов с насмешкою взмахнул в воздухе длинными перстами. — О себе не заботишься, только о барышне своей. Вот и подумай о ней хорошенько. Можешь и не ворочаться назад, с игуменьей посоветуйся, разумная она дама. Так, мол, и так, маленькая госпожа твоя переоделась мальчишкою да в Петербурх полетела. Уж она надумает, как остановить непутевую. Твоя правда, могут мне от девчонки Сабуровой хлопоты выйти, неприятные хлопоты, да и ненужные вовсе. Только что тебе до моих досад, когда я ее погублю? Или не веришь мне? Или я старшего брата не погубил?
— Ты его погубил, окаянный, погубил молодого барина!
— Вестимо я. Кто ж еще? Не очень-то и утрудился. А с девчонкою не управлюсь?
— Может статься, и не управишься, — дрожащими губами прошептала Параша. — Молодой барин был сердцем прост, с душою белою. В бою б с десятью врагами сладил, а эдак… Алёна Кирилловна не такая. Волос у нее светлый, а душенька-то темная. Да и Катюха с нею, поможет. Нет, недаром ты меня пугаешь-подбиваешь, не собьешь, проклятый!
— Что же, кати себе в монастырь, да думай там каждый день, не последний ли он для твоей барышни!
