— Что за крыс? — без особого интереса спросила Нелли: тело слушалось плохо, а в голове стоял еще угар.
— Да так, с мешком для бумаг! Он все барину моему служит, вместе с той старухой, что сейчас тут была. Ее звать госпожа Гамаюнова, а крыса не помню как, чего его помнить, он меня всю дорогу сухими корками кормил. Уж пожалел, что сманился с ним. Зато теперь кушаю с барского стола. Сегодня, знаешь, паштет царский ел, что из далеких земель везут в тесте, а сверху теста кипящим свиным салом его заливают, чтоб, значит, не стухло, да! А я целый кусок уговорил, только чуть надкусанный!
— Отчего ты сказал, что Гамаюнова старуха? — с усилием собираясь с мыслями, спросила Нелли. — Или их две?
— Одна, а что старуха, так я подслушал. Шестой десяток ей. Помирать скоро, знамо дело.
Нет, верно в голове у Нелли еще мешалось! Но да неважно.
— Скажи, Псойка, — ласково заговорила она, — кто снаружи кареты?
— Удрать хочешь? — горбунок захихикал. — Куда тебе, не удерешь. Эти, несмысленные, которые человечьего языка не разумеют, и на козлах их двое, и на запятках столько ж. Я их полозами называю, шипеть горазды.
— А может, поможешь ты мне удрать-то?
— Ишь какой, — карла надулся. — Зачем я тебе помогать стану, у меня барин хороший-богатый. Куда те до него!
Карета подпрыгнула на ухабе. За окнами была глухая ночь, и ехали уже за городом. Друзья уже хватились Нелли, но какая надежда, что им удастся напасть на след? Разве что-то придумает отец Модест, вить не случайно Венедиктов его побаивается. Но прежде всего надобно стараться выбраться отсюда самой… Нелли вздохнула.
— И неча вздыхать, — сварливо отозвался из угла Псойка. — Мне барин обещал погремушку подарить с мертвой головой из литого золота! А ты говоришь, помоги тебе! Сам небось уродов дома не держишь!
— Не держу, — Нелли не обращала уже вниманья на карлу: он не пособник. Да и по-своему он прав. Странные, однако ж, вкусы у Венедиктова! Словно уехал он из России десятка четыре с лишком назад, да с тех пор жил в местах каких-то вовсе не европейских. А теперь вернулся и думает, что за пятьдесят лет мало что переменилось, и лень ему следить за переменами… Пять десятков! И Лидии, по словам Псойки, больше пяти десятков… Все одно к одному, да только ей, Нелли, сие мало что дает.
Не менее часу протряслась карета по ухабам прежде, чем колеса выехали на гладкую дорогу. Нелли поняла, что конец пути близок, и не ошиблась.
В темноте за стеклом остановившейся кареты мало что можно было разглядеть, но почти сразу распахнулась дверца. Ящерица, откинув ступеньку, отступил.
— Добро пожаловать! — Венедиктов, спешившийся, любезно протянул Нелли руку. Стало быть, путь он проделал верхом, на широкогрудом рослом жеребце, вороном, с белой звездою во лбу. — Сегодня ты моя гостья, и мне приятно принимать тебя под своим кровом.
Нелли сделала вид, что не заметила руки: нарочно он, что ли, вить она в мужском платьи!
И то приятно, что нигде не было Лидии, верно, она не последовала за ними. Глаза б ей выцарапать с превеликим удовольствием.
Выпрыгнув из экипажа, она с нетерпением огляделась. Ухоженный французский парк с геометрическими деревьями и кустами (Нелли терпеть не могла такие парки!) раскинулся в осенней неприглядности под затянутым тучами ночным небом. Деревянное здание с невесть какой претензией постройки вытянуло над крыльцом балкон, поддерживаемый вызолоченными кариатидами.
Убранная коврами передняя имела небольшой наклон пола налево.
— Только на Крит-острове строили так погано, как в России при матушке Елисавете, — заметил ее взгляд Венедиктов. — Ну разве не смех, что при эдакой-то моде на масонство люди как раз и разучились использовать циркуль, угольник и отвес по прямому назначению!
Нелли не сумела не рассмеяться. Псойка, катившийся за нею следом, зазвенел своими бубенчиками, словно одобряя признак веселого расположения духа.
Втроем, если не считать безмолвных ящериц, они поднялись уже на второй этаж.
— Здесь твои апартаменты, — приветливо пояснил Венедиктов, когда распахнулись очередные двери.
Две комнаты, не слишком просторные, но излишне роскошные, с великим множеством золоченой резьбы по дереву, слоновой кости и ковров, выходили широкими окнами на лужайку. Никаких решеток не было.
