— Полно издеваться, будь она на год старше, я б уже не ошиблась и без построений логических. Свое дело я сладила и жду награды.
— Я не забывчив. — Негодяй Венедиктов, казалось, обращал на сидевшую на полу Нелли не больше внимания, чем если б была она кулем с мукой. Тяжелым и мягким. Чем-то в этом роде она и сама ощущала себя, к бессильной ярости. — Но скажи лучше, чего тебе еще удалось вызнать? Ты вить умница, не может случиться, чтоб ты больше ничего не вытянула.
Ах, гадина! Даже жениха в желтом доме придумала… А Роскоф отчего-то называет желтый дом белым… Эй, остановися! Сие вовсе сейчас не важно… Разум-то все-таки одурманен… Немного, самую малость, с этим можно совладать. Но что поделать с тряпичною пьяной мягкостью во всех членах?!
— Француз не так прост, как казалось. — Подол Лидии, подметая земляной пол, прошелся рядом с Нелли. — Он знает, чему должно разразиться. Нету сомнения, что знакомство его со священником — не случай.
— Священник? — Теперь в голосе Венедиктова не было ни мягкости, ни насмешки. — Что священник, Лея?
— Священник опасен. Он знает… знает.
— Знает или догадывается?
— Знает, я говорю, он знает.
— Камни вправду у них?
— Где ж им еще быть?
— Скоро это прояснится. Но сегодня я буду спать спокойно. Девчонка и камни во всяком случае разделены. Ах, знать бы раньше, что дело в девчонке!
— Ты убьешь ее? — В жестком голосе Лидии прозвучало любопытство.
— Сейчас? Нет, разумеется, ты спрашиваешь глупость. Она нужна мне вместе с камнями. Она нужна мне не меньше, чем священнику.
— Зачем?
— Неважно для тебя. Надобно торопиться. Жаль, нельзя оставаться здесь — кто-то мог видеть, как она входила в дом.
— Этого подземелья не знают даже хозяева, что сдавали нам самое зданье, — возразила Лидия. — О нем рассказал правнукам италианский купец, что гостил здесь в неспокойные времена.
— Нужды нет, — Венедиктов издал странный свист, скорее похожий на шипение.
Сверху посыпались шаги, зазвучала слишком даже знакомая змеиная речь. Чьи-то ноги, стуча, обступили Нелли. Если бы она могла крикнуть, она закричала бы во всю силу легких, ощутив холодные прикосновения очень холодных рук. Вместо крика по всему ее телу заструился ледяной пот, такой обильный, что зрение затуманилось, и, когда тело оторвалось от земли, а голова откинулась назад, совсем близкие морды ящериц, по щастью, расплылись перед глазами.
А дальше Нелли и вовсе перестала видеть, поскольку на ее запрокинутое лицо опустился темный кусок ткани.
Венедиктов командовал над своими слугами на змеином языке, и Нелли чувствовала, как ее несут по ступеням вверх, сквозь двери, по открытому месту. Почуяв дуновение холодного ветра, Нелли с усилием сдула край ткани со рта. Как сладки показались легким, утомленным духотою подземелья и отравой, первые глотки ноябрьского воздуха! Почти сразу Нелли показалось, что тело уже не такое мягкое. Она чуть-чуть шевельнула пальцами свесившейся руки, да, пальцы двигались. Надобно затаиться, не подать виду.
— Рыбку тащат из воды, а воды-то нету! — пропел тонкий голосок, который Нелли, кажется, когда-то слышала. Во всяком случае, любой голос был приятнее змеиного шипу.
Стукнула дверца кареты. Что-то зазвенело. Нелли втащили за подмышки внутрь экипажа, уложили на мягкое, покойное сиденье, почти сразу карета сорвалась с места. Повязка упала с лица. В экипаже и без того было темно. Нелли не без труда приподнялась на локте.
Поначалу девочке показалось, что кроме нее внутри никого нет. Вот удача!
Как бы не так. Что-то копошилось прямо под нею на полу. Собака? Обезьяна! Обезьянка в красном кафтане и длинном колпаке с бубенчиками.
— А я-то тебя сразу узнал, — обезьянка подняла голову, и у нее оказалось лицо мальчика. — Ты мне денежку давал, помнишь?
Нелли не помнила.
— Псойка я, — заявило странное существо. — В деревне вы были у меня, в Старой Тяге. Ты да парень твой, да он мне денежки не дал.
Теперь Нелли вспомнила забавного горбунка из неправдашней родной деревни отца Модеста.
— Вишь, наряд-то мне какой справили, — хвастливо заметил Псойка. — Выходит, не вовсе обычай миновал нас, уродов, в дому держать. Который богатый, понятно, дом-от. Сразу вить после вас, дни через четыре, проезжал старый крыс, да меня и подманил. Я-де, говорит, знаю большого барина, что до всяких чуд охотник.
