Хамфри снова ответил утвердительно: да, он это знает.
В конце Слоун-стрит Теркилл продолжал:
— Моя дочь сегодня обедает с этим лордом Лоузби. Что о нем думает Кейт?
Хамфри попробовал уклониться от этого вопроса:
— Вы полагаете, она с ним близко знакома? Сомневаюсь.
— Кейт женщина умная, верно?
Хамфри ничего не ответил, и Теркилл сказал:
— Заедем ко мне. Думаю, вы не откажетесь еще выпить?
Было не так уж поздно, и теперь, когда Хамфри понял ситуацию, ему хотелось узнать, куда клонит Теркилл. Да, он с удовольствием выпьет на сон грядущий.
Допрос возобновился, только когда они расположились в гостиной Теркилла. Это была обширная и красивая комната с высоким потолком, типичная для домов на Итонской площади, — в XIX веке такие комнаты служили для светских приемов. Обставлена она была прекрасно. Либо у Тома Теркилла, либо у его жены, которая, как слышал Хамфри, жила в их загородном доме, был вкус — вкус не робкий и не стеснительный. На стенах висели Мэтью Смит, Сэмуэл Палмер, Сиккерт, прекрасное полотно в стиле Веронезе и (что особенно удивило Хамфри) де Коонинг.
Теркилл, не предложив Хамфри выпить, сразу же вышел и отсутствовал несколько минут. Вернувшись, он сказал:
— Девочка еще не вернулась.
Затем он подошел к бару, замаскированному среди панелей, и пригласил Хамфри что-нибудь себе налить. Теркилл сам не пил, но его знакомые пили, и для них было предусмотрено все необходимое.
Они сели в мягкие кресла, и Теркилл, требовательно наклонившись вперед, заявил:
— Вы мне еще не сказали, что Кейт Лефрой думает об этом молодом человеке.
— Вы имеете в виду Лоузби?
— А кого же еще?
— Видите ли, я не совсем понимаю, как она могла бы составить о нем мнение. Мне она, во всяком случае, почти ничего не говорила. Впрочем, я вижусь с ней не так уж часто.
— Неужели? — Это был атакующий, многозначительный выпад.
— Она очень занятой человек. Вы ведь это знаете? Ваша дочь, вероятно, вам говорила.
У Теркилла хватало энергии и на то, чтобы подозревать особые отношения между Кейт и Хамфри. Возможно, такие подозрения питала и Сьюзен. Хамфри был готов отделываться уклончивыми ответами, пока Теркиллу не надоест задавать вопросы. Но Теркиллом двигало слишком могучее побуждение.
— Мне нужно узнать про этого молодого человека, про Лоузби. Он на что нибудь годен?
— Он очень обаятелен.
— Подходит он для моей дочери?
— Можно ли судить об этом со стороны?
— Прожигатель жизни? — В голосе снова появился наждак.
— Об этом надо спросить его друзей. Держится он чрезвычайно приятно. Но если вы спрашиваете моего мнения, то пожалуй.
— Сьюзен и прежде делала ошибки. Ей двадцать три года, но она успела наделать ошибок. И еще одной я не допущу. Если этот молодчик что-нибудь себе позволит, он будет иметь дело со мной. Я хочу, чтобы она вышла замуж. Тогда она остепенится. Она хорошая девочка. Кейт говорила, что она хорошая девочка?
— Конечно. Кейт к ней очень привязана.
Теркилл не отступал.
— Семейка Лоузби ни на что не годна. Ни на что. У них есть только поместье, которое им не по карману содержать. Денег ни гроша. Бабка была великосветской шлюхой. Отец — пустое место. Безнадежный алкоголик. Прячется в Марокко от налогов. Зачем ему понадобилось прятаться от налогов, одному богу известно. У них и налогом-то обложить нечего. А парень валяет дурака в армии. Без толку, конечно. Ну, дослужится в лучшем случае до полковника. Если ему повезет. — И он снова потребовал сочувствия: — Мне, собственно говоря, это безразлично. Моя дочь может о деньгах не думать. Я хочу быть уверен только в одном: что ей с ним будет хорошо. — И, помолчав, добавил: — Хотя мне это ничего хорошего не обещает.
— В каком смысле?
— А вам не приходило в голову, что скажет кое-кто из моих дражайших коллег, если моя дочь породнится с этой компанией?
Хамфри позволил себе внести некоторые практические поправки. Если Том Теркилл, живя в роскоши на Итонской площади, считает, будто он может заручиться доверием воинствующих левых, значит, он временно впал в политическое умопомешательство. А кроме того, он, Хамфри, пока еще не знает ни одного случая — даже в Англии 70-х годов нынешнего века, — когда родственные связи с аристократией, пусть совсем облинявшей, не приносили бы политическому деятелю заметно больше пользы, чем вреда.
