— И какие шансы у вас выиграть? Как считают ваши адвокаты?
— За кого вы меня принимаете?
Разговор как будто принял тот оборот, который был нужен Хамфри, но он понял, что не узнал практически ничего нового. Конечно, судебные иски… но через несколько часов эта новость все равно станет достоянием газет. Теркилл говорил с дружеской доверительностью. Казалось, он исповедуется, но на деле все сводилось к туманным намекам. Это продолжалось и дальше, когда Теркилл, пустив в ход всю свою немалую силу эмоционального воздействия, буквально потребовал сочувствия и помощи. Он искал сочувствия и помощи, потому что на его финансовые операции смотрят с предубеждением. Честному человеку, сказал он, очень тяжело, когда его списывают со счета люди, которые ровно ничего не понимают в финансах. А ему такое понимание далось легко. Еще в юности. Это просто природный дар, сказал он, — понимать деньги. Игра на бирже — тот же покер. Надо отгадать, как играют другие люди, и главным образом люди, не слишком сообразительнее в прочих играх. Излишняя дальновидность тут даже опасна: денег так не наживают.
Все это нисколько не опровергало заключений Лурии о том, как Теркилл ведет свои операции. Однако у Хамфри не хватало ни знаний, ни интуиции, чтобы составить собственное мнение. Он мог только еще раз спросить, абсолютно ли Теркилл уверен в бесспорности своих исков. Теркилл ответил:
— Они даже не попытаются их оспаривать. И не станут доводить дело до суда.
Конечно, грязь всегда липнет, перебил он себя, вновь требуя сочувствия. Но в глазах людей ответственных его имя останется по-прежнему незапятнанным.
К этому времени Хамфри хотя и не узнал твердо ничего конкретного (весь вечер ему вспоминалась шуточка члена палаты общин, тоже лейбориста: если Том Теркилл скажет вам, который час, обязательно проверьте по своим часам), тем не менее сделал для себя несколько заключений.
Уверенность Теркилла в себе была неглубокой. И скорее опиралась на своего рода животный, бездумный оптимизм. Хамфри не мог решить, убежден ли он в своей правоте или только в том, что сумеет выйти сухим из воды. Однако Хамфри не сомневался, что Теркилл вообще никогда — независимо от последних неприятностей — не обладал той внутренней уверенностью, которая свойственна менее агрессивным натурам вроде Лурии или Поля Мейсона. К ним Хамфри мог бы причислить и себя, хотя ему самому это в голову не пришло. С другой стороны, Теркилл имел свои резервы и компенсирующие свойства характера, которых были лишены они, — колоссальную атакующую энергию, яростную волю. Возможно, силой воли он и не превосходил других людей — это еще нуждалось в доказательстве, — но его воля постоянно находилась в действии, и, разговаривая с ним, невозможно было не ощущать непрерывного давления.
Но главным оставалось впечатление, что Том Теркилл чуть-чуть параноик, а может быть, и не только чуть-чуть. Из-за этого в его голосе и появлялся наждак. Он чувствовал, что со всех сторон окружен врагами. Он взывал о помощи. И как у многих из тех, кто считает себя жертвой преследований, у него вполне могли быть для этого основания. Это не такая уж редкая смесь: наивные требования помощи и защиты — и свирепая, беспощадная, атакующая злоба. Смесь, как иногда размышлял Хамфри, очень притягательная для порядочных, добрых людей, особенно молодых. Когда становишься старше, она утрачивает привлекательность: убеждаешься, что подобные натуры только берут и никогда ничего не дают. Но Хамфри мог понять, почему у Теркилле есть сторонники и среди умеренных членов его партии, разумных, осмотрительных людей, которые готовы защищать его, поддавшись чему-то более сильному, чем простое обаяние. В глазах таких людей он был героем. Они были источником его влияния в политике, как мог бы и раньше объяснить Хамфри любой знакомый член парламента.
Обед кончился, а Теркилл так и не уступил ему инициативу. Когда они встали, Теркилл словно невзначай бросил вопрос:
— Вы ведь друг миссис Лефрой, мне верно сказали?
Хамфри без всякого выражения ответил утвердительно.
Когда они сели в машину, Теркилл упрямо повторил: — Вы ведь близкий друг Кейт Лефрой? Вы знаете, моя дочь работает у нее.
