- Клянусь Богом, мой сын, таких бедер, как у нее, нет больше ни у кого! А какие у нее ягодицы! А груди, а живот! Ее тело совершенно!
Месье Леопольд сжал губы. Мне хотелось, чтобы он продолжал, и я подлил ему кальвадоса.
- Но красивый ландшафт быстро надоедает, - с раздражением в голосе сказал он и отодвинул кружку. - После долгого созерцания лугов и деревьев становится грустно, и только память говорит, что некогда этот ландшафт возбуждал тебя. И всякий раз, встречая постороннего, который с явным восхищением расхваливает тот же ландшафт, ты с удивлением смотришь на него, недоуменно пожимаешь плечами, бормочешь "да", "неужели" и угрюмо бредешь домой. Но стоит молнии ударить в деревья и оставить на ландшафте свои черные отметины, как в тебе оживает прежнее восхищение и тебя охватывает гнев. Как смело нечто столь безобразное вторгнуться сюда? - думаешь ты. Однако на самом деле втайне ты восхищаешься этими безобразными отметинами, ибо они научили тебя ценить надоевший было ландшафт. То же самое и с Валери. Ты можешь любоваться ее овальным животом и золотистыми волосами на лобке, можешь скользить взглядом по ее упругим бедрам и, задыхаясь от наслаждения, восхищаться голенью и щиколотками. Но проходит время, ты устаешь и хочешь уйти. Ну что в этом такого? - думаешь ты. Зеваешь, потягиваешься и мечтаешь, чтобы все поскорей кончилось. Тогда она наклоняется к тебе, ты чувствуешь, как пахнут ее груди, а она приближает к твоему лицу свою безобразную рожу и шепчет что-то, что раздражает тебя и в то же время возбуждает. И ты встаешь и ведешь ее к постели. И когда, обезумев от страсти, ты овладеваешь ею, то понимаешь, что она снова обхитрила тебя и что ты раб ее двойного очарования.
Пока он говорил, проснулась моя фантазия. Я увидел перед собой Валери, закрыл глаза и воображал, будто я подвесил ее в углу на крюк и рисую пером на ее теле. Она всхлипывает: перо царапает нежную кожу живота. Валери висит там совершенно беспомощная. Открыв глаза, я замечаю, что месье Леопольд перестал говорить и смотрит на меня.
Ночью мне снова пригрезилась подвешенная к потолку женщина. Я проснулся от головокружения. Больной и счастливый. Такого желания я еще никогда не испытывал, оно напугало меня, но доставило несказанное наслаждение.
Я стоял, прижавшись щекой к дереву, и смотрел на трактир на улице От. Туда вошла она, потаскуха Валери. У нее и впрямь было самое безобразное лицо во всем Онфлёре. Но фигура ее была безупречна - высокая, стройная. Мне захотелось перебежать через дорогу, получше рассмотреть ее и потом поймать, как бабочку. Но я не мог пошевелиться. Словно перестал быть самим собой. Снова превратился в ребенка, еще не научившегося ходить. Я продолжал смотреть на нее, пытаясь забыть, что чувствую себя ребенком.
Я видел, как проститутки прогуливались по улице дю Дафн. Видел, как молодые парни открыто целовали их и пели им серенады, а женатые мужчины украдкой, пряча лица, покидали их на рассвете. Но только сейчас мне стало ясно, что там происходило на самом деле. В книгах Бу-Бу я читал о падших женщинах, но мне казалось невероятным, что они есть даже здесь, в центре Онфлёра.
Меня преследовал запах Валери. Запах жженого сахара. Я подумал, что надо повернуться и уйти, что страстное томление в груди вредно и что отец Мартен рассердился бы, узнай он о том, что я подглядываю за шлюхой. Но я все смотрел и смотрел, пока у меня не начали слезиться глаза. Валери с безразличным видом стояла у ворот, глядя на улицу. Наконец подъехала карета. Она села в нее и укатила. Я чувствовал себя сосунком. Притаился за деревом. И ждал.
***
Я постучал костяшками пальцев в дверь - раздался глухой звук. Нас разделяли лишь несколько сантиметров темного дерева. За дверью застучали каблуки. В приоткрытую щель выглянуло недовольное, заспанное лицо. Я старался держаться как можно прямее. (На мне был старый сюртук Гупиля с разрезом сзади, его панталоны до колен и туфли с серебряными пряжками, которые были мне велики.) Кашлянув, я показал ей кожаный кошелек с золотыми монетами из старого ларца Бу-Бу. И с нетерпением вглядывался в усталое лицо. Серые глаза. Часы пробили полдень, но она смотрела на меня, словно была середина ночи. Потом медленно приоткрыла дверь и пропустила меня внутрь. Комната была пуста. Пахло мылом и мужским потом.
