Навсегда я запомнил, как в сумерки достал он из–за пояса бараний рог и заунывным плачем шофара проводил, как велел обычай, Судный День. На фоне догорающих Содома и Гоморры чернели, как обугленные головешки, неподвижные фигуры его дочерей.
Позже Лот признавался, что из Сигора изгнал его страх. Неужели и там досаждали ему люди? Нет, скорей всего, их там уже не было. Они бежали, гонимые ужасом. Или вымерли от радиации. Тогда почему и на сей раз праведник выжил? Ах да, он перебрался в пещеру близ Сигора. Выход из нее напоминал Лоту щербатую хохочущую пасть ассирийца, взявшего его в плен, которая вот–вот сомкнется. Недаром содомляне потерпели поражение. Развратничать — их стихия, а вояки они были никудышные. Не сравнить их вооружение с ассирийским. У тех были луки, копья, щиты, шлемы. Грудь защищали кожаные панцири с нашитой металлической чешуей. Руки до плеч оголены для большей свободы. Ноги тоже защищены.
Слуги Лота, пришедшие содомлянам на помощь, попробовали оказать сопротивление натиску врага, но ассирийцы живо их смяли и перебили бы всех до одного, если бы не Лот. Он предпочел первым сдаться, чтобы показать пример соплеменникам. И теперь он первым бежал от грозящей беды… Нет, не безгрешен был Лот. Корил он себя за то, что внял приказу ангелов. Не стал золой. В пещере, куда он забирался от зноя, у него было много времени для размышлений и для сна. Сны были тревожными. То самум закатывал его вместе с верблюдами в душный песчаный ковер, то захлестывал с головой Евфрат, то заливался горючими слезами соляной столп. «Неужели это ты, Иераса?» — спрашивал он, и не хотелось ему жить. Зачем спас его Господь?
В пещере он обнаружил скелет, в черепе которого поселились ящерицы. Может, для них спас его Господь? Он не догадывался еще: для клеветы содомлян.
Постепенно начал сознавать: не будет ему прощенья. Не только потому, что предательски спасся. Они еще не расквитались с пришельцем за прошлое… Как он жил среди них? Жил, презирая их обычаи. Ни в грош не ставя их свободу! Являясь живым укором им, растленным, погрязшим в скотстве! Всем своим поведением утверждая: вы — быдло, а я — человек, праведник! Перед одним Господом склоняю выю. Но не перед вами. Не он ли был среди них соглядатаем, доносившим Богу о их мерзостях?
Наверно, в их руки угодили глиняные таблички, на которых он запечатлел правду о Содоме.
Был камень у пещеры, морщинистый, замшелый камень. Глядя на него, подумал Лот: «Я — тоже камень, укатившийся далеко от места, где подхватил меня поток жизни. Но теперь я стар и хочу одного — угнездиться. Ноги устали идти. Руки ноют. Нет сил доказывать кому–то справедливость. Никому ничего не доказал своей жизнью. Только ангелы называют меня праведником. Для содомлян я — грешник, больший, чем они. Одна отрада — не погас разум. Я могу вспоминать… Но для этого лучше закрыть глаза».
Но стоило только сомкнуть ему веки, черная птица начинала кружить в памяти. Далась ему эта птица! А он думал — навсегда от нее избавился.
Память перенесла Лота в то время, когда затеяли распрю пастухи и дело едва не дошло до ссоры с Авраамом.
Непоместительна стала земля для их богатства. Плодился скот, копились золото и серебро. Но если Авраам устремлялся налево, следом плыли шатры Лота.
Неожиданно приблизился нищий Ездра. Сказал, что вообще–то он живет в Гоморре. К Лоту забрел случайно, охотясь за черной птицей. Она принесет ему удачу.
Встречал Лот подобных чудаков. Втемяшится в башку блажь — колом не вышибешь. Пожалел охотника за удачей. Взял в пастухи. Но не шибко обрадовался Ездра работе. Отлынивал. Скитался на стороне. А когда его уличали в лени, хвастался, что видел черную птицу, но стрелять не стал: она нужна ему живой.
— А как же ты ее словишь? — допытывались любопытные. — У тебя даже сети нет.
— Она сама прилетит ко мне, — отвечал враль.
Но однажды он появился перед Лотом с птицей на плече. При первом взгляде на нее становилось ясно: никому удачи она не принесет. Черная, зловещая растрепа. И никуда не улетала далеко от Ездры. Покружится над скотом, над шатрами — и снова на плечо. А Ездра стал неузнаваем. Словно подрос. Распрямился. И выглядел не таким тощим, как раньше, хотя по–прежнему ел мало. Питался всякой мерзостью, которую приносила ему птица. Никуда больше не рвался. Исправно следил за скотом. И птица ему в этом деле как будто помогала. Чертила круги над стадами — и скот из этих кругов не мог вырваться. Но мало ей своих стад. Начала кружить над стадами Авраама, словно пригребая их своим крылом. Редели стада Авраама. Тучнели стада Лота… Так вот разгадка неряшливой крючконосой птицы. Не надо Лоту такой удачи — прихватывать чужое волшебством!
