Эля была очень хорошенькой, очень чувственной и неутомимой. Но совершенно искренне удивлялась моим комплиментам и скупо отвечала на мои расспросы о ней. Я узнал немногое: мать умерла год назад, живет с отцом, учится в педучилище. В остальном она была необыкновенно свободна: с удовольствием занималась любовью и не скрывала этого, не боялась залететь, не боялась, что кто-то нас увидит, не боялась оставаться у меня на ночь. Я тогда жил с мамой и отчимом, моя комната была проходной, кровать загораживалась ширмой. Однажды от наших буйств ширма упала, разбудила отчима, и он пошел на кухню. Когда вошел в мою комнату, Элька спросила его, сидя на мне и мягко колыхая высокими грудками в такт толчкам: «А почему вы не стучитесь, когда входите?» Тон, которым она это произнесла, был настолько невинно-оскорбительнным, что у отчима от изумления запотели очки.
Эля забирала, втягивала, всасывала всю мою страсть, и я стал неприкасаемым. Никто из моих прежних подружек не мог расстегнуть на мне штаны, хотя раньше они редко застегивались, и даже пошел слух, что у меня в лучшем случае триппер, а в худшем… Но я просто никого не хотел, кроме этого рыжего чертенка…
— Кто там? — спросил из-за двери женский голос.
— Киса, открой, — Гоша отряхнул снег, тающий на плечах и рукавах куртки.
— У тебя не в порядке часы. У меня еще есть пятнадцать минут, — открыв дверь, она спряталась за ней.
— Хорошо, что ты еще не одета, — заявил он, входя в прихожую.
— Мы не идем? — по ее интонации трудно было понять, вопрос это или утверждение.
— Да нет, быстрее раздевайся, — он привлек ее к себе и начал целовать грудь.
— А ты что, не будешь? — В ее голосе было больше недоумения, чем страсти.
— Долго, — он потянул брючный ремень.
— Хоть куртку сними, что за африканские страсти такие. Тобой вешалку свалишь. Ой, что-то царапает… Зонтик. Дай, я хоть телефон сниму с тумбочки, сумасшедший…
Они роняли и крушили все в маленькой прихожей, пока не приобрели некоторой устойчивости.
— Я, кажется, ничего не нарушил в твоей красоте, — сказал он, выпуская ее из своих объятий.
— Если не считать царапин на спине от зонтика, синяка на спине от тумбочки и порванного белья. Ты что, в машине сексом по телефону занимался, что ли? — Она все еще тяжело дышала, оглядывая себя в зеркале.
— Просто представил, как ты тут раздеваешься, прихорашиваешься и не выдержал, — он поднял упавшие вещи, проверил, работает ли телефон.
— Это, часом, не «Виагра»? — шепнула она ему на ухо, обнимая за плечи.
— С тобой она мне не нужна. Ну иди одевайся, я тоже приведу себя в порядок, — и он легонько вытолкнул ее из прихожей.
Воспоминания об Эле действовали на меня почище всяких «Виагр» — такая тяга возникала, хоть гарем подавай. Просто я давно запретил себе о ней думать, а то с гаремом много хлопот. Но сегодня память вышла из-под контроля, своевольно продемонстрировав мне целые картины десятилетней давности.
— Папа хочет, чтобы я с тобой больше не встречалась, — произнесла Эля, глядя, как всегда, чуть в сторону.
— Это, конечно, его право, но ты совершеннолетняя, а я не наркоман, не сутенер. Давай я с ним познакомлюсь, а то он этого не знает и волнуется, — мне хотелось успокоить.
— Он знает, — в ее голосе слышалась какая-то обреченность.
— Ты говорила с ним обо мне? — насторожился я.
— Нет, это он говорил со мной и просил тебе передать, что запрещает нам встречаться, — Эля отвернулась, и мне показалось, что ее голос дрогнул.
— Передай ему, что я не согласен, — я взял ее за плечи, чтобы посмотреть в лицо, но она стояла, опустив голову.
— Эй, ты что, заснул, открывай! — Киса игриво постучала по ветровому стеклу.
— Я просто не мог поверить, что такая красавица разрешит мне себя подвезти, — он перегнулся, открывая ей изнутри дверцу машины.
— Даже разрешит ее сопровождать на правах старого друга, — она села, внеся с собой в салон аромат духов, смешанный с запахом лака для волос и еще чего-то парфюмерного.
— Ты считаешь, что сегодня я больше ни на что не гожусь? — Он засунул руку между полами ее распахнутой дубленки и, задрав тоненький свитерок, коснулся голого тела.
