Увы, само существование этого документа должно, казалось бы, подтвердить, что все обстоит именно так!
Тогда забудь про меня. Забудь мою любовь. Забудь мою боль. Забудь все то, что я тут наговорил. Я сдаюсь. Я потерял слишком много фигур. Не больно-то и хотелось, когда ты предложила сыграть. Я прощаю тебя. Но, пожалуйста, пойми только одну вещь; если я немедленно не получу ответа, я опубликую полный отчет обо всем, что происходило между нами.
Ну что, еще партию?
Сказал он:
Я решил, что буду очень усердно учиться и внимательно слушать все, что мне говорят, и пытаться понять и, если пойму, решать, согласен ли с тем, что понял, или пытаться понять, почему не согласен, если не согласен, чтобы в конце концов лучше понять, почему.
Сказала она:
Снова лазоревый день, дети! Снова лазоревый день, и снова мы вместе!
Над классными досками на трех стенах комнаты 334 лежат маленькие желуди и скорлупки грецких орехов; там живут дети. Сейчас все они послушно расселись по партам, словно снежные сугробики, наметенные поверх высокой кирпичной стены. У некоторых есть тела, но нет лиц. Некоторые вообще не более чем зигзаги. Она знает всех по именам. Она встречалась с их родителями. Цыпа-дрипа. Курочка-дурочка. Ути-плюти. Гусик-пусик. Петушок-гребешок.
В саду ее – цветы, в шкатулке – драгоценности. Не ведая стыда, она ищет услады в каждой слезе, скатывающейся теплым ручейком по щеке. Она изображена в самой гуще детей.Каритас[6].
Откройте учебники.
Откройте ротики.
Откройте глазки.
Пошире откройте. Сказала она. Чему сегодня мы научились?
Небеса полны их молитвенно воздетыми ладошками. Как те малы! Как крохотны!
Том. Сказала она.
Любой из нас, мисс Локси, может в любую минуту умереть. Умри я через минуту, я хочу быть уверенным, что проживу ее не зря. Сказал он.
Том, нам всем тебя очень не хватало бы. Но сейчас, пожалуй, лучше приступим к уроку истории. Сказала она.
Чему может научить нас история?
Если б эти дети выглянули из окон комнаты 334, они увидели бы прекрасный осенний день, реки и горы, тополя и дубы, дикую природу и бездонное голубое небо. Они б увидели, что небо падает, и хитрую лису. Но нас они не увидели бы, потому что мы невидимы. Писатель невидим. Читатель невидим тоже.
Дети, дети. Сказала она.
Некоторым людям – например, мисс Локси – нравится служить тем, кому не так повезло или кто в чем-то ущемлен; им больно смотреть на фотографии детей, голодающих в Би-афре; поцелуй их непредумышлен.
Она возносится в воздух, поддерживаемая их изящными ангелоподобными фигурками. Неисчислимые херувимы и серафимы выводят баллады и популярные песенки. Души детей, умученных поэзией. Экзальтация любви. У некоторых нет глаз. Некоторые изрисовали лица черными мелками, но крылья их белы – хотя и несостоятельны с точки зрения аэродинамики. Они жужжат, словно колибри. Выше и выше. Розовые облака. Мир остается далеко внизу.
На что мы их обречем?
И тут подошли они к реке.
Давай-ка ко мне на спину. Петушок-гребешок. Давай-ка ко мне на спину, Гусик-пусик. Давай-ка ко мне на спину, Ути-плюти. Давай-ка ко мне на спину, Курочка-дурочка. Давай-ка ко мне на спину, Цыпа-дрипа.
Сказала она.
Небо падает; надо сказать королю[7].
Перевод: А.Гузман
Quincunx (1969)
