Кузнечики [=Саранча] - страница 28

Фредди: Спокойно, папа. Мы никуда не торопимся. Спокойно.

Отец Фредди медленно садится на скамейку. Опирается о свою трость, смотрит, как и всегда, куда-то вдаль. Фредди не садится. Ставит рядом с отцом корзину с продуктами.

Фредди: Здесь есть все. Сэндвичи, цыпленок в фольге, яблоки, молоко.

Отец вообще не реагирует. Он никогда не реагирует, никогда не подает ни малейшего знака, что понимает, что ему говорят. Просто смотрит своим мрачным взглядом на какую-то точку на горизонте. И неизвестно, видит ли он вообще что-нибудь. Фредди пытается последний раз.

Фредди: Сахар тоже есть. Папа. Сахар тоже есть.

Отец не реагирует. Даже на сахар, который любит, который всегда крадет, который прячет во рту, из-за которого он лишился всех пальцев на правой ноге, но что все равно не смогло остановить болезнь. Старик не реагирует даже на упоминание о сахаре. И Фредди как-то решает, что это все. Что его отец не осознает, кто он такой, где находится, что происходит вокруг. Не осознает ничего.

Фредди: Ладно, папа. Я пошел.

Фредди все же оглядывается. Потому что план его ужасен. И потому что он не уверен, что действительно это сделает. Что он здесь, на этом месте оставит своего отца, который потерял разум, который не знает даже своего имени, но даже если бы знал, то и от этого не было бы никакой пользы, потому что он молчит уже годами, ни с кем не разговаривает, просто сидит, опираясь на трость и, молча, сморит перед собой.

В сущности, ни его дети, никто другой не знает точно, почему он перестал говорить. И почему он вдруг стал злым. И на кого. И из-за чего. И как это произошло.

Фредди оглядывается. Может, хоть сейчас его отец отреагирует. Может, он подаст хоть какой-нибудь знак. Может, покажет, что он разумен, что понимает хоть что-нибудь.

«Вообще,» — думает Фредди, — «то, что я сейчас делаю, для его же блага.»

«Потому что, может, хоть это вырвет его из этого абсолютно бессознательного состояния. Может, это пробудит его из глубокого сна, потому что ведет он себя как человек, который спит, только просто случайно еще и ходит во сне.»

Так Фредди говорит себе, чтобы не сойти с ума на этом месте от угрызений совести. А отцу говорит:

Фредди: Я пошел.

Фредди засовывает руку во внутренний карман отцовского пиджака. Достает его бумажник, а из него документы с фотографией. Кладет их себе в карман. Потом из другого кармана достает деньги, большое количество купюр. Часть кладет в бумажник отца, остальное — рассовывает по карманам одежды отца.

Фредди: Здесь много. Я отдаю тебе все, что у меня есть.

Из последнего кармана Фредди достает фотографию. Маленькую черно-белую фотографию. Кладет ее в бумажник отца.

Фредди: Это мы с Дадой. На отдыхе в Сутоморе, в семьдесят восьмом году. Тебя там тогда не было.

Йович молчит. Ни жеста, ни вздоха. Фредди снова смотрит на отца. Потом резко отворачивается.

Фредди: Прощай, папа.

Фредди уходит. Отец остается сидеть. Слышен звук заводящегося автомобиля, как-то громко, почти как эхо. Старик продолжает сидеть. Фредди отъезжает, потом сильно давит на газ. Отец даже не двигается. Машина удаляется. Фредди навсегда оставляет своего отца.

Старик сидит долго, опираясь о трость, смотрит вперед.

Весь шум бензоколонки, крики каких-то детей, гул подъезжающих и отъезжающих автомашин, голоса людей, сигналы машин, все потихоньку затихает. Старик продолжает сидеть, не двигаясь. Затем, впервые за много лет голосом, тон которого он и сам забыл, говорит.

Йович: Однажды мои дети очень гордились мной. Однажды. В Сутоморе, на пляже. При налете кузнечиков. Весь пляж смеялся над нами, прямо в лицо. А я отбивался от них и руками, и ногами, и палкой. Защищал моих детей.

И все. Это все, что Йович хотел сказать. Слышится раскат грома, вот-вот начнется ливень. Но вместо дождя на голову старика начинает сыпаться сахар. Сахар почти засыпает его всего.