И вот такой-то источник, где все столь сомнительно, зыбко, неопределенно, предпочесть тексту, который «списан с подлинника»? Я думаю, разгадка здесь вот в чем.
Ни в 70-е годы, ни в 1890 году у Бартенева, как и у Висковатова, не было не только лермонтовского подлинника или достоверного, надежного списка с него, но и вообще никаких косвенных доказательств авторства великого поэта. Он, как и Висковатов, располагал лишь расхожими вариантами стихотворения. Это подтверждается тем обстоятельством, что все три текста, как и два висковатовских, разнятся между собой. При плохом знании почерка Лермонтова Бартенев действительно мог предположить в 70-е годы, что он снял копию с подлинника, подобные вещи случались с более искушенными специалистами и позже. Однако твердой уверенности у него не было, и это долгие годы (самое малое — почти двадцать лет!) удерживало его от публикации. Но вдруг он видит, что его конкурент не колеблясь дважды печатает стихотворение безо всякого указания на источник. И вот тогда, досадуя на свою медлительность, нерешительность и на бесцеремонный обгон соперником, Бартенев тоже ударился во все тяжкие: на следующий же год предал стишок тиснению! При этом по понятным престижным соображениям он избрал новый попавший ему в руки вариант, который больше, чем прежние тексты, отличался от висковатовских.
Но при этом допущении, естественно, возникает вопрос: а можно ли было ожидать от Висковатова и Бартенева таких чувств и поступков — обнародование недостоверных текстов, следования соображениям престижа, желания во что бы то ни стало обойти конкурента и т. п.? Увы… И тут приходится сказать несколько слов о них как о публикаторах. У обоих немалые заслуги в деле сбора и печатания литературных и исторических документов. Тому и другому мы обязаны сохранением весьма ценных рукописей, без коих картина нашей культуры была бы сейчас неполной. Но — надо признать со всей определенностью — и тот и другой принадлежали к числу не самых безгрешных детей своего бурного века.
П. А. Висковатов не раз был замечен, как выражаются специалисты-текстологи, «в приверженности к контаминированным текстам», то есть к соединению текстов разных редакций произведения, в результате чего появляется новый, ранее не существовавший текст. Контаминация, разъясняют те же специалисты, одна из грубейших текстологических ошибок. Но были на совести Павла Александровича грешки и потяжелей. Так, под произведениями, которые он публиковал, порой стояли имена, не имевшие к ним никакого отношения. В частности, немало чужих стихов Висковатов приписал как раз Лермонтову. Где гарантия, что он не поступил именно так и в том случае, когда ему в руки попало восьмистишие «Прощай, немытая Россия»? Никто не доказал, что дело обстояло иначе.
Что касается до его собрата-конкурента, то даже бесстрастная Литературная энциклопедия вполне деликатно, однако достаточно твердо констатирует: «Многочисленные публикации Бартенева в археографическом и текстологическом отношении стояли на недостаточно высоком уровне». Имея в виду именно обстоятельства занимающего нас дела, В. В. Виноградов иронически писал о наивности тех, кто «придает значение вполне достоверного документа или объективно-исторического факта противоречивым заявлениям Бартенева относительно сообщаемых им текстов стихотворения «Прощай, немытая Россия»: «списанный с подлинника», «с подлинника руки Лермонтова» или «записанный со слов поэта современником». Даже исследователи, находящиеся по иным весьма важным вопросам лермонтоведения на противоположных позициях, единодушны в критической оценке публикаторской деятельности Бартенева. Так, один говорит о «крайнем дилетантизме его публикаторских приемов», более того — «о полной несостоятельности Бартенева-публикатора»; другой, назвав его «из рук вон плохим публикатором», заявляет: «Он не задумывался над тем, что публикует, его не интересовало, вызывает ли доверие публикуемый им текст. Важно было только опубликовать оригинальную, а еще лучше — сенсационную новинку». Тут же приводятся непустячные примеры подобных «новинок». Так, в 1885 году под видом некрасовского Бартенев обнародовал стихотворение «Заздравный кубок подымая», посвященное Муравьеву-вешателю, печально знаменитому графу-мракобесу. Разумеется, ничего подобного Н. А. Некрасов не писал и не мог написать. В 1889 году Бартенев поместил в своем журнале стихотворение «Великих зрелищ, мировых судеб», объявив, что это неизданный Тютчев. На самом деле стихотворение принадлежало Некрасову и дважды было им напечатано.
