— Есть… — ответил Степка, вглядываясь, не доверяя.
— Где они?
— В Торжке.
— Мальчик?
— Мальчик и девчонка…
— Куда ж ты хотел бежать? В Торжке б тебя схватили.
— На Дон…
— На Дон… — повторил Курбский. — Не дойти тебе до Дона. А если я тебя от смерти спасу, будешь служить мне верно?
Не слова, а голос князя — тоскливый, просящий чего-то при всей своей власти — точно толкнул беглого в грудь, и внезапно его дыхание участилось, щеки пошли пятнами, зрачки забегали растерянно.
— Будешь? — спросил Курбский еще тише, и лицо Степки словно раскололось на части, затряслось, задергалось, и, рухнув на колени, он заколотился о половицы от больных рыданий.
Курбский не поднимал его, долго молча ждал. Когда спазмы стали реже, сказал властно:
— Встань!
Степка встал, веки и губы его набрякли, лицо было красно, мокро, глаза ничего не видели.
— Будешь мне на том целовать крест? — спросил Курбский.
— Буду…
Курбский крикнул стражников и Кирилла Зубцовского.
— Скажи им, — приказал он Кириллу, — что холоп этот побудет пока здесь под твоей охраной — он мне нужен.
Кирилл проводил стражников до дверей и вернулся.
— Отцеди его, руки развяжите, накормите. Не запирай — никуда не уйдет. Мне будет служить в имении.
Кирилл молча увел Степку, но скоро вернулся.
— Не боишься, князь, что сворует или еще хуже? — спросил он. — Кто знает, из каких он бегов, а озлоблен сильно. Мне-то он не нужен, сколько таких-то перевешали…
— Хочу расспросить его о Руси, — сказал Курбский, глядя в оконце на мокрую землю, усыпанную листвой. — Завтра после утрени поеду, а сейчас надо мне письма писать.
Он посмотрел на Кирилла — рослого, раздобревшего, в дорогом кунтуше и желтых сапогах. Лоб у Кирилла чистый, высокий, глаз смелый, усы подстрижены, надушены. «Хорошего кастеляна дал я Ковелю», — подумал Курбский и отвернулся к окну. А Кирилл Зубцовский смотрел на князя и думал: «Пожалел беглого… Почему? Себя, что ли, вспомнил? Все мы беглые, да живем слава Богу, другим так на Руси не жить, нечего это и вспоминать. Сдал князь Андрей Михайлович, не узнать — раньше бы за бегство да за поджог никого не помиловал бы. Видно, правда сглазила его эта змея, жаль, я тогда не послал ее задавить где-нибудь в овраге, когда она из Миляновичей съехала… А что, если ее сынка-разбойника, этого Яна Монтолта, словить да и обменять на те грамоты, (что она у князя украла?» И Кирилл стал прикидывать, кого и куца можно было бы послать на такое лихое дело, но тут Курбский сказал:
— Присмотри, чтобы не выспрашивали этого Степку, не обижали. Да и сам чтобы он никому ничего не говорил попусту.
— Присмотрю. Иди, князь, отдыхай, я тут за всем присмотрю.
«Я этого Степку из-под земли достану, ежели князя обманет!» — думал Кирилл, направляясь в людскую, где Степка Кулижский жадно хлебал щи со свининой, а дворовые люди и стряпуха рассматривали его с любопытством.
— Когда поест, приведите его ко мне, — приказал он и вышел.
У себя на половине он строго осмотрел накормленного и умытого Степку и сказал:
— Поедешь с князем в Миляновичи, в имение его, и, что его милость прикажет, все будешь исполнять. Ты знаешь, что кабы не он, то уже к этому часу тебя бы повесили?
— Знаю…
— Так и служи ему верой — таких, как он, обманывать великий грех. А нарушишь свою клятву, я тебя, видит Бог, везде достану и кожу велю содрать! — И Кирилл поднес здоровенный кулак к самому носу Степки.
— Не нарушу! — сказал тот хрипло, истово глянул в глаза.
Второго декабря в ночь выпал первый снег, тонко, чисто припорошило грязь, палый лист, увядшую траву. Раньше Курбский поехал бы в отъезжее поле с собаками травить зайцев, а теперь надел полушубок, теплые сапоги и пошел прогуляться к опушке. Он шел один, не спеша, с удовольствием втягивая носом морозный осенний дух, прислушиваясь к похрустыванию под ногами. Вспорхнул с елки серый рябчик, в облетевшей роще далеко был виден его трескучий полет. Там, где когда-то стрелял в князя из чащи пан Мыльский — муж жениной сестры, — Курбский постоял, глядя на серое жнивье, пестрое от первоснежья, на серо-белые тучи, неподвижные, многоярусные. «Быть к ночи снегопаду, — подумал он, — надо велеть Степке натопить с вечера в спальне…»
