Вдобавок ко всему, кукунька стаскивает с почти совсем выпестанного, в плане головокружений, наркомана его астральный oblique morale, манером каким колбасные девчонки стягивают с себя ti-shot-ку, перед тем, как отдаться в лапы и прихотливые нежности вам - DJ-ю, промоутеру, немного поэту, несносного ума человеку, уму не постижимому и во всех оттенках наилучшего колбасному.
Приглядываясь к этой странноватой породе, я долго не въезжал, зачем птицам понадобилось умыкать у раскумаренного растамана, то, что по всей очевидности ему было крайне безразлично в эту минуту, его никчемное трансцендентное. Проходили дни, мелькали вторые понедельники, жизнь текла своим чередом и где-то на закате зимы, я таки набрел на отгадку и этого ребуса.
В тот день, кукунька, как самая затрапезная курица, мирно почивала в гнезде, собранного ею за недели из хаоса интеллектуального хлама. Меж тем сердце ее билось трепетно, временами, так и просто страстно. Перо всхохлено, вычищено, как перед ментовским шмоном, нечто нервозное, возбужденное угадывалось за видимой личиной спокойствия и повседневности. Это было видно и на экране осциллографа, зябко спускающего синюшную синусоиду затейливей предыдущей. Все тот же легкий на помине Леха Легкоступов, широко открыл дверь лаборатории и вызывающе весело вдруг рявкнул: " Кончай лапшу на уши вешать. Айда мырять!" Я вышел и простоял, опершись о подоконник в рекреации не меньше десяти минут, незатейливо пуская дым в глаза только что пришедшим к нам на практику молоденьким курсисткам. Вернувшись на рабочее место, застал Джунду в состоянии, пожалуй, что наивысшего возбуждения. Восклицания его приобрели самый, ни на есть сладострастный характер, "пёр прёт так, как никогда не пёр", так что мама дорогая, "сливай воду". Когда я глянул в зрачок осциллографа, все мое ученое нутро словно подернулось. Подопытную мою кукуньку топтал довольно призрачный самец, лишь сиреневый хохолок похотливо колебался на его взъерошенном загривке.
Спустя пару недель, в нашем доме прибыло - пять разномастных яичек; пятидажды гоготнула кукунька и пять раз сбивался я с ног, жутко парясь, стараясь отцифровать не поддающийся модуляциям посвист. Hа протяжении всего времени гнездовья, кукунька не отпускала далеко от себя астральную сущность Джунды, придерживая на кротком поводке. И я бился силой разума о трансцендентные путы, призвав на помощь и науку и чары колдовства, уповая на фатум и хронос, прогнозы астрологов и семантику внутренней стороны простертой ладони. И вот к каким выводам я пришел, прогуливаясь к вечеру по тенистым аллеям парка, вдыхая грудью острый запах ольхи, терпкий ли яблонь, растирая набрякшую соком почку на пальцах, собирая беспонтовые мухоморы, торкало по настоящему от которых, только понаслышке: кукунька держит человечий астрал, в качестве заложника. Ведь гнездо она выстроила, более чем из сомнительной материи, интеллектуальный хлам так непрочен к напряженьям, так хрупок, да и сама она - не так уж и явна "на самом деле". Определять место расположения гнезда мне позволяли только показания приборов - старенького осциллографа, в его мутноватом от старости глазу спонтанно плескалась кисломолочная синусоида, подержанная запущенным до нельзя коньюктевитом.
В канун весны наступали трудные времена. Даже самые мазовые пушеры скорбно разводили руками и сетовали на неурожай, на ментовские телеги, недоброкачественную водку - коей они сами пробавлялись в период замиравший на пике облома, поминали мельком Господа Бога и Душу Мать. Особенно трудным этот период становился для Джунды, "не колбасно" отвечал он на всякий вопрос, андрогинным призраком валандаясь по всему институту. Как мог, я ab ` +ao сократить до минимума инерционный период безлошадности.
Тогда то я приловчился делать уникальные микстуры: медицинский спирт смешивался в шейкере с равными частями взбитого сливочного крема и кетамина, плюс крохи кокса, просыпанные Павлом Васильевичем на ковер, и на крайняк - аспирин, выдаваемый мной за экстази, за черт знает за что, все это я выдавал. В общем, полное грузилово.
