Глава пятая
ОСТОРОЖНО, БАЖЕНА!
Люська разбудила меня в восемь утра, сообщив, что нас обокрали:
— Бажены нет дома, Глеб, у меня из сумочки пропали все деньги и телефон. Эта маленькая дрянь нас обокрала.
Я вскочил с кровати, выбежал в коридор и первым делом толкнул дверь в спальню Дианы. В голове стучала одна мысль, одна сокрушительная мысль, что если Бажена заходила в комнату Дианы и взяла из ее шкатулки драгоценности, то нам с Люськой настанет капец.
Я подбежал к трюмо, сел на корточки, и в этот момент в дверях появилась Люська.
— Драгоценности на месте, Глеб, она сюда не заходила.
— Что еще пропало?
— Н-не знаю, деньги, телефон… Глеб, кто же мог подумать…
— Я мог подумать! Димон мог подумать! Мы говорили тебе об этом открытым текстом. Теперь из-за твоей наивности нас ограбила десятилетняя девчонка.
— Смешно, правда? — заискивающе спросила Люська, глупо улыбнувшись.
— Иди, посмейся. Додумалась притащить в дом малолетнюю воровку, одежду ей купила, накормила, напоила, а она нас за твою доброту отблагодарила.
— Глеб…
— У какого супермаркета она у бабки кошелек стянула?
— Здесь недалеко, у метро. Ты думаешь, Бажена тусуется там?
— Проверю. И если найду…
— Что ты собираешься делать?
— Отведу в полицию.
— Она несовершеннолетняя.
— Значит, отправится в колонию для несовершеннолетних, — я пошел одеваться, а Люська причитала в коридоре.
— Накрылся телефон. Не найдем мы Бажену. Блин! Там столько всего. Глеб, извини, с каждым может случиться.
Бажену мы искали по району до обеда. Тщетно. Правда, охранник в супермаркете сказал, что знает, о ком речь. И даже вспомнил, как несколько раз приходилось ловить пронырливую девчонку-воровку в торговом зале. Но до полиции дело не доходило, Бажену отпускали, потому как она ревела в три ручья, клятвенно обещая впредь не воровать продукты. Плела историю о безумной матери, больной сестре и прочую чушь. Ее жалели, а один раз даже продукты всучили.
— Неделю назад я ее видел последний раз, — сказал охранник.
Мы были вынуждены признать поражение и ни с чем вернуться домой. Я злился на Люську, злился на себя, злился на Бажену и ситуацию в целом. Но, конечно, львиная доля моей злости досталась Люське.
— Меня теперь заклеймить позором надо? — спрашивала Люська, когда пришли Алиска с Димоном и мы рассказали им о наших злоключениях. — Облажалась я, признаю, долго меня гнобить собираетесь?
— Пока не надоест, — сказал я.
Люська отвернулась к окну, Димон предложил еще раз прочесать район.
— Бесполезно. Где ее искать? Она бродяжничает, сегодня здесь, завтра там. Плакал твой телефон, Люська.
— А ты и рад, — прошипела сестра.
Я не смог сдержать улыбку, хотя скорее это была ухмылка.
— Конечно, рад, должна же ты хоть как-то ощутить на себе результат собственной глупости.
— Глеб, иди ты куда подальше.
— Только после тебя.
— Все, прекратите оба! — взмолилась Алиса. — Телефон не вернуть, денег тоже, давайте думать, как поступим с нашим делом.
Мне, если честно, думать не хотелось, тем более о нашем деле. День выдался суетный, я не выспался, потом по жаре носился, как гончий пес, поэтому предложил всем следующий план мероприятий:
— Кафе, кино и клуб. Имеем право оттянуться.
Все были за, и начавшийся столь ужасно сумасшедший день обещал порадовать своим приятным завершением.
* * *
Салон Яны Владимировны располагался в самом центре в старом особнячке, бывшем доходном доме. Само здание выглядело плачевно: желтая штукатурка была изнизана многочисленными трещинами, кирпичный фундамент выщерблен во многих местах; решетки на окнах в полуподвальных помещениях были покрыты ржавчиной и голубиным пометом. Зато над новой и явно дорогой металлической дверью в лучах утреннего солнца сверкал новый козырек, на первом и втором этажах рассохшиеся старые рамы заменены пластиковыми окнами; на окнах были кованные металлические решетки.
Люська с Димоном открыли дверь и оказались в маленьком темном предбаннике, миновав который, вышли в коридор, откуда брала начало неширокая лестница со стертыми временем и множеством ног ступенями. Поднявшись на один пролет, Люська толкнула Димона в бок. За столиком у окна в окружении трех кадок с лианами сидела миловидная девушка в строгом черном костюме. На бейджике значилось: «Жанна».
