Однажды около своего шатра Шиву встретил Кана Фотика. Еще издали Кана Фотик крикнул:
— Привет тебе, Шиву-бабу.
Шиву усмехнулся:
— С каких это пор я стал бабу, Фотик?
Фотик ответил:
— А как же? Богач из Калькутты — ясное дело, что бабу.
Стараюсь говорить возможно приветливее, Шиву спросил:
— Как живешь? Чем занимаешься?
— Кое-как перебиваюсь! Крою соломой крыши. Ставлю соломенные плетни. Но работы мало… Соломы нет, бечевы нет… Все пожрала война. Помнишь, ты ведь тоже когда-то со мной ставил плетни!
Расслышав в голосе Кана Фотика нотку фамильярности, Шиву не пожелал продолжать разговор. Сказал только:
— Помню, но это было так давно — не грех и забыть. А как поживают Чхотто-Лахири? Не знаешь?
— Чхотто-бабу умер, — ответил Кана Фотик.
Шиву вздрогнул:
— Умер?
— Да, года полтора назад. — Фотик вдруг засмеялся. — Покойник Чхотто-бабу не любил тебя. Видеть не мог!..
Шиву промолчал. Выслушивать все это для него было унизительно. Потом вздохнул и спросил:
— А Кхурима?
— Живет… Трудно ей. Можно сказать, едва сводит концы с концами. Приходится все покупать втридорога… рис… одежду… Откуда ей взять столько денег? Вдова. А сын еще мал.
— Ну, хорошо, — сказал Шиву, — теперь ты иди…
Кана Фотик сделал несколько шагов, затем обернулся и, глядя на Шиву, опять рассмеялся.
— А ведь ты в свое время немало поел их рису, Шиву-бабу!
Шиву промолчал и на этот раз. Этого ему лучше бы не слышать.
Шиву вернулся в шатер. Слова Кана Фотика глубоко его задели. Чхотто-Лахири всегда относился к нему с презрением. И все-таки он, Шиву, в долгу перед семьей Чхотто-Лахири: если бы не они, он умер бы с голоду. Шиву помнит сделанное ему добро и отблагодарит за него! Чхотто-Лахири умер, не увидев, как переменилось положение Шиву. Если бы он был жив, Шиву купил бы его усадьбу, его дом, его самого! Шиву вечно презирали и оскорбляли. Теперь пришло и его время.
На следующее утро Шиву появился на дворе Чхотто-Лахири. Кхурима была в молельне. Она вышла и воскликнула:
— Шиву! Неужели это ты?
Шиву низко ей поклонился.
— Я слышала, ты давно приехал. И до сих пор не вспомнил о нас!
— Мне сказали, ты очень занята, — улыбнулся Шиву. — Боялся тебе помешать.
— Ты к нам вернулся совсем?
— Нет, Кхурима, скоро уеду опять, у меня много дел. А как вы тут поживаете?
— Живем понемножку, сын мой. Сам знаешь, какие трудные времена настали. Скажи, когда же кончится война?
— Не скоро… И очень хорошо. Мне от войны только выгода, — не переставая улыбаться, ответил Шиву.
— И правда! — согласилась Кхурима. — Смотри, какой ты стал… А вот мы совсем разорены, еле перебиваемся…
С купанья, в мокром платье, вернулась дочь Кхуримы — Лабонья. Шиву поздоровался с ней.
— Как поживаешь, Лабонья? — спросил он.
Лабонья только молча кивнула ему и быстро прошла в дом.
— Я думал, что Лабонья уже замужем, — проговорил Шиву.
— Все прахом пошло, сын мой! — ответила Кхурима. — Все уже было готово, к свадьбе, как вдруг он[24] умер. А тут еще война началась. Никто не знал, куда бежать от японцев. Ничего не достанешь, везде голод, болезни. Деньги, какие у нас были, мы истратили. Ну, сам посуди, до свадьбы ли тут, когда нечего есть?
— Вы сами во всем виноваты, Кхурима, нужно уметь устраиваться. Почему вы не переехали в Калькутту? Что ни говори, а там жить легче, можно хоть немного заработать. А вы сидите здесь!
— Сын мой, что ты говоришь? Мы ведь ни разу там не были. Да и где бы нашли пристанище?
— Как где? А мой дом на что? Я бы постарался что-нибудь для вас сделать, если бы вы мне написали.
— Ты уехал три года назад… Одни говорили — ты в Калькутте, другие — в Ассаме, третьи — в Читтагонге… И вдруг возвращаешься богачом! Что случилось? Откуда у тебя так много денег?
Шиву скромно опустил глаза:
— Что ты, Кхурима, совсем немного!
— Немного? А твои расходы? Ты здесь в деревне уже успел, наверно, тысяч тридцать-сорок потратить!
— Если я на свои деньги ничего не смогу для вас сделать — нет им никакой цены, Кхурима, — ответил Шиву.
Из дома вышла Лабонья. Тяготы и лишения не наложили на нее своей печати. Шиву на мгновение замер — такой красивой она ему показалась.
— Я слышала, будто у тебя много денег, Шиву-да
