Слизень наконец стащил петлю с шеи Неймира, тот с наслаждением вдохнул полной грудью и попросил:
– Моя альтесса…
– Да, да, конечно, – принц махнул тюремщику, и тот перебежал к Чаре. – Так вот. Я ожидал, что теперь, после страшного разгрома, шаваны уберутся за Холливел и больше не покажутся. Но Моран Степной Огонь, этот кровавый зверь, сумел удержать орду в Литленде. Он перебил сотни дезертиров, до полусмерти запугал шаванов и заставил их беспрекословно подчиняться приказам. А это, чтобы ты знал, славный, очень не в духе орды. Ничем так не дорожит шаван, как конем и свободой, – поскольку больше ничего не имеет. Отними у шавана свободу – получишь лютого врага. Всадники должны быть очень недовольны Мораном, – так подумал я. И, представь, получил подтверждение.
Петля слетела с шеи Чары, лучница задышала глубоко и ровно.
– Позвольте, ваше высочество… Мои руки совсем затекли… – пожаловался Ней, и принц кивнул:
– Тюремшик, слышал его? Руки славного затекли!
Слизень снова запыхтел над ухом Нея, а принц продолжил:
– Я получил письмо от одного ганты из орды. Ганта – это у них, на Западе, мелкий вождь, вроде нашего барона. Представь, среди них бывают грамотные!.. Так вот, один ганта написал мне…
Вынув из кармана замусоленный листок, Гектор зачитал вслух:
– «Принц, ты наш враг, но Моран – хуже. Хочу положить его в пыль, потому помогу тебе. Предупреждаю: Моран послал в Мелоранж разведку. Сколько всего лазутчиков – мне неизвестно, но знаю двух из них: мужчину и женщину. У женщины зоркий глаз и меткий лук, а мужчина – ловок, храбр и может притвориться кем угодно. В орде эту пару зовут Спутниками, а настоящие имена – Чара и Неймир».
Принц наклонился к самому уху Нея:
– Скажи, славный, не знаешь ли ты этих двоих?..
Еще звучало последнее слово, когда Ней рванулся, выдрал руку из ремня и ухватил принца за горло. Тот отдернулся, цепкие пальцы Нея впились в его кадык, сжались… и соскользнули. Гектор Шиммерийский отскочил к стене и заорал на тюремщика:
– Ты расстегнул ремень?! Болван!
– В-в-ваше высочество с-с-сами при-при…
– Я играл с ним! Шутил! Ты шуток не различаешь?!
Слизень потратил минуту, чтобы заарканить руку Неймира и снова привязать ее к балке. Ней дрожал от ярости и досады. Все мышцы бугрились, тщась порвать ремни. Дыхание толчками вырывалось из горла.
– Ну, ну, спокойнее! – сказал ему принц. – Это всего лишь предательство. Обычная штука, привыкай. А ты хорош: акцент прекрасен, повадки правильны. Я ни за что не распознал бы тебя, если б не письмецо.
– Ш-шшакал! – бросила Чара. – Мерзкая тварь!
Голос хриплый, низкий, грубый. Никакого южного сахара.
– Я шакал?.. – принц не столько обиделся, сколько удивился. – Почему? Это же не я вас предал.
– И ты. И он. Мы доберемся до обоих. Пыль скучает по вам.
– Доберетесь?.. – принц потер подбородок так, будто всерьез взвешивал ее слова. – Ммм… Полагаю, нет. А ты как думаешь?
Он обращался к связанному Неймиру. Пленник сказал с тяжелым вздохом:
– Мы не знаем никакого плана…
– Ну-ну-ну, – принц укоризненно покачал головой. – Мы очень приятно вели беседу, ни к чему теперь ее портить. Ты запрешься, я прикажу, мои люди возьмут одну из этих штук…
Гектор оглядел стол с инструментами, брезгливо взял один, похожий на ухват.
– Что это вообще такое?.. Для чего?.. Я даже не представляю и совсем не мечтаю выяснить. Люблю жить с удовольствием, а не… – он глянул на ухват и с омерзением отбросил. – Фу, дрянь какая.
– Мы ничего не знаем, – прохрипел Неймир. – Мы простые разведчики, не вожди, не полководцы…
– Вот как мы поступим, – сказал принц. – Я отвечу тебе приятностью на приятность. Ты знаешь нравы моего Юга, а я покажу, что понимаю душу Запада. Что бы ты ни говорил, вы, шаваны, боитесь боли и смерти. Да, да, все боятся, даже Моран, спали его солнце. Но есть кое-что, чего вы страшитесь еще сильнее. Эй, ты…
Принц махнул тюремщику и указал на Чару:
– Отрежь ей ноги.
Ней похолодел и обмер. Услышал, как Чара Без Страха от ужаса перестала дышать.
Слизень выбрал инструмент – пилу с мелкими зубцами, темную от ржавчины. Принц скривился:
– Нет, болван! Что это за мерзость? Возьми меч или топор, сделай дело чисто! Пусть она не помрет от боли или гнилой крови. Пусть живет долго-долго, но не может ни сесть в седло, ни ступить шагу. Пускай ползает по земле и клянчит милостыню – год за годом, год за годом, пока кто-нибудь не зарежет ее из сострадания. И даже тогда, после смерти, ее душа не примкнет к счастливым Духам-Странникам, а останется прикована к той паперти, где много лет подбирала из пыли монетки. Навечно.
