- Для чего? - улыбаясь спросил генерал. - Чтобы показать, что и первый посетитель был сумасшедшим и никакого отношения к взрыву не имел. Взрыв - это случайность, здесь после немцев осталось много заминированных домов.
- То есть убедить следствие, что тут разные вещи и безобидные сумасшедшие с чертями и привидениями никакого отношения к взрыву не имеют?
- И наивно, и одновременно умно, - кивая головой, сказал генерал.
- …Ибо после неудачного покушения ни один здравомыслящий не повторит прежнего трюка и не пошлет своего агента прямо в руки врага. А если это делается, значит тут одно не связано с другим, - закончил я.
- Хорошо! Пусть они думают, что мы обмануты. В дальнейшем официальном ведении дела версию о сумасшедших и привидениях надо будет исключить, - подумав, сказал генерал, - для себя же мы усилим ее. Кстати, прошу вас лично побеседовать с этим несчастным. Он верит, - генерал многозначительно подчеркнул, - в вашу особую силу над чертями, и кстати, выясните, что за «пани докторша» внушила ему это и почему на нем белье с казенными клеймами.
Он уехал, а я, записав свои впечатления, отправился в санчасть.
Увидев меня, больной опять забормотал о чертях, об убитой кем-то Ядзе, вспомнил Лодзь и понес такую чепуху, что трудно было даже проследить за скачками его безумной горячечной речи.
- Пани докторша… - два раза повторил он, но сейчас же перескочил на терзавших больной мозг чертей и уже не возвращался больше к «докторше», несмотря на мои неоднократные попытки завести о ней речь.
Его раздели. Он безучастно подчинился осмотру, продолжая шептать. «Голенькие… а кругом снег и кровь… и Ядзя, и Стах, и Борейша»… - с трудом разобрал я.
- Безнадежен. Типичная форма неизлечимой шизофрении, - сказал Ромашов. - Причины? - переспросил он и пожал плечами. - Гестапо, ужасы, война!
На белье в клейме было напечатано:
Б.Садки, фл. 2., пл. 4.
- Что это может означать? - спросил я Ромашова.
- Очень просто. Здесь, в пятнадцати километрах от города, есть местечко Большие Садки, там больница для умалишенных и, по-видимому, больной оттуда, - и он расшифровал клейма печати: - Большие Садки. Флигель два, палата четыре.
Я приказал Ромашову, взяв с собою больного, проехать в больницу и выяснить там личность неизвестного.
К ночи вернулся Аркатов.
Врача Янковиц у них никогда не было, но один из медицинских работников польской дивизии вспомнил, что с такой или очень похожей фамилией работала женщина в войсках генерала Андерса, которые после сформирования ушли в Иран.
- Точно я не помню, не то Яновиц, Яннивец, или Янковец, но что-то очень похожее на это, - сказал он.
На вопрос о внешности этой женщины он ответил также неточно:
- Она была связана со штабом самого Андерса. Обслуживала высшие, так сказать, сферы командования, и мы, рядовые работники, мало встречались с нею. Во всяком случае, точно одно, что она очень красивая женщина и знающий терапевт.
Когда Аркатов описал говорившему черты и внешний вид убитой женщины, рассказчик задумался и потом сказал:
- Похоже на нее, однако, по-моему, госпожа Янковиц была блондинкой, - потом, напрягая память, он воскликнул: - Очень хорошо помню ее маленькую, точно нарисованную родинку на щеке и холеные, красивые руки. Вот все, что осталось в памяти, - как бы извиняясь, закончил он.
- Что же? И этого не мало, - сказал я, - хотя у погибшей нет родинки, она шатенка, и руки ее похожи на руки женщины, знакомой с трудом.
- Шатенка могла перекраситься в блондинку или наоборот, родинку или мушку может поставить любая кокетливая женщина, а руки… руки могли погрубеть позже, когда настали лишения и физическая работа, - постукивая пальцем по портсигару, сказал генерал. - Гораздо интересней - это появление в нашем деле имени Андерса…
- Сейчас оно появится снова, - сказал Аркатов. - Среди шоферов, ведших автоколонну, двое оказались бывшими андерсовцами. Один служил под его началом еще в польско-германскую войну в 1939 году, а другой поступил в Куйбышеве, где формировался этот корпус. И оба одновременно отмежевались от него перед самым уходом Андерса в Иран.
- Интересно! - проговорил генерал.
