В ослепляющем страхе молодой охотник припал к дрожащей вместе с ним земле всем телом, слился с почвой и кустами, сам превратился в один из древесных сонных кустов.
Время страха, казалось, тянулось бесконечно.
Когда рев затих, а летающее огненное гнездо бесследно скрылось в низком стылом небе умирающего сезона сна, Куэнкэй-Ну восстановил храбрость и осторожно, ненадолго замирая после каждого прыжка, спустился с холма. Безумство отпускало, он снова становился самим собой.
Там, где ранее находилось гнездо, большое пятно почерневшей почвы дымилось, словно после только что отгоревшего пожара. Охотник прикоснулся длинным когтем. Отдернул лапу. Обжигающе горячо. Нужно возвращаться, рассказать вождю, он должен знать об этих существах.
Не исключено, что эта пища еще вернется.
И не исключено, что это не просто пища, а что-то иное, не ведомое племени.
Сезон охоты с каждым днем все больше вступал в законные права.
Свет проснувшихся небес ласкал мефа, стараясь забраться в самый темный уголок и пробудить к жизни самое слабое семечко. Листья и кожура плодов, сброшенные деревьями еще до сезона сна, курились влажными испарениями, источая пряный аромат. Пережившая холода растительность, отзываясь на щедро даримое тепло, пускала юные и жадные до света побеги.
Теплый, наполненный ванару, лес пах восхитительно, будоражил ум и желания.
Куэнкэй-Ну охотился уже почти половину светового периода, когда наконец засек эффа подходящей для охоты пищи на границе пространственного восприятия, и ранее безликое животное сразу стало для него йушу – выбранной для охоты жертвой. Он мгновенно остановился, замер прямо в полупрыжке. Передние лапы уже оторвались от зеленоватой почвы, с каждым днем все сильнее прораставшей молодым мягким мхом и нежными травяными кустиками чхой, а задние не успели. Несколько мгновений охотник, не шевелясь, прислушивался к своим ощущениям. Оживленная стайка фьюкка, попрятавшихся с его появлением среди веток ближайших семенных деревьев, увешанных набухшими с приходом тепла родильными мешками, осмелела и снова засуетилась, возобновляя прерванный брачный танец – малявок обманула его абсолютная неподвижность. Для охотников куарай древоптицы не представляли особого интереса, так как для выведения потомства требовалась более крупная дичь, а сам Куэнкэй-Ну не был голоден, поэтому не стал обращать на мелочь внимания. Таких крох можно найти почти на каждом кахью, а растут они в лесу довольно часто, прокормиться взрослому куарай не проблема, главное – найти пищу для потомства.
Именно этим он сейчас и занимался.
Слабые мозговые волны йушу, улавливаемые Куэнкэй-Ну с большого расстояния, не сразу сформировались в определенную картинку, но вскоре он понял, что почуял ррырга – пожирателя веток, который, судя по затуханию сигнала, удалялся от охотника, грозя вскоре исчезнуть из зоны восприятия.
Определив направление, Куэнкэй-Ну без промедления сорвался с места, вновь распугав мелких тварей. Вот такая добыча – в самый раз.
Стремительные, грациозные, почти бесшумные прыжки несли его над землей, легкими корректирующими движениями лап и когтей он без труда огибал встречные деревья, летел, как призрачный ветер.
Нужно спешить. Он знал, что находится слишком близко к охотничьей территории соседнего племени – мантулис, поклонявшихся, в отличие от куарай, предку-камню. Глупцы! Разве может камень быть предком! Но охотниками они были умелыми, а их воины заслуживали уважение. И поэтому следовало спешить, пока ррырг, за которым он гнался, не пересек границу пахучих территориальных меток.
Ритуал предстоящей охоты возбуждал, проникая в каждую мышцу дрожью нетерпения, гнал вперед. Главное, чтобы его никто не опередил, в этой части леса добывали пищу еще несколько охотников племени куарай. Они могли перехватить его добычу…
И это соображение еще больше подхлестывало и без того дикую злость, черным ядовитым облаком разъедавшим его разум. Даже если он одолеет пожирателя веток самостоятельно, эта охота не будет полноценной. При распределении молодых самок перед началом охоты вождь обошел вниманием Куэнкэй-Ну.
