Она вдруг громко рассмеялась. Она вспомнила, как Андрей, между инженерными своими делами, писал поэму о полюсе недоступности. Он начал ее торжественно и хмуро:
Сюда Макар телят не пригонял,
И вороны костей не заносили.
Здесь раки не зимуют.
Нежный рак. Предпочитает юг…
Когда задувает ветерок с северо-востока, вся тундра становится похожей на полюс недоступности, откуда он вырывается…
— Скоро озеро, а за ним будет легче! — вслух сказала она и оттолкнулась лыжными палками.
Она продолжала идти с прежней энергией и быстротой, хотя ей казалось, что у нее уже не только ноги босые, но и вся она до пояса нагая. Это было почти непостижимое ощущение. Стоя, она ощущала полушубок, шерстяные рейтузы, лыжные брюки, потерявшую гибкость ткань валенок. Ей было холодно от прикосновения остывшего белья к коже тела, но самое это прикосновение показывало, что она одета. А при беге ощущение одежды пропадало. Дело было не только в том, что становилось значительно холоднее. Было совсем по-другому холодно.
Одежда переставала быть своей, переставала слушаться движений, складываться в складки. Она становилась куском внешнего мира, таким же, как куст, камень, сугроб снега. Столкновение с ней вызывало чувство озноба. Нина Николаевна чувствовала, что кожа на всем ее теле холодеет. Вместе с тем она не дрожала. Она знала твердо, что никогда в жизни ей не было холодно, как сейчас. А дрожи не было.
— Так холодно, что даже дрожь замерзла! — подумала она удивленно. Когда она встретится с Синягиным, именно этими словами она обрисует свое состояние. Он, конечно, рассердится, будет запоздало корить ее. А Андрей расстроится, ему нельзя признаваться, как вдруг стало плохо в пути. И Николаю не сказать. Лукирский бы посмеялся: «Молодец! Такие, как вы, Ниночка, и в огне не горят — где же вам замерзнуть?» Когда-нибудь она расскажет Лукирскому — позже, в Ленинске, в теплой квартире, на их третьем этаже.
Сейчас она уже не могла идти с прежней быстротой. Короткий дневной рассвет окончился, из сгущавшейся темноты неясно и дико выступали валуны, покрытые снегом, и уклоны холмов. Чаще приходилось останавливаться и осматриваться. Прямо над головой, чуть склоняясь к северу, висела Полярная звезда, а в стороне блистали неяркие звезды Кассиопеи. А далеко на юге, невысоко поднимаясь над горами, переливались красноватыми огнями верхние звезды Ориона.
Определив направление, Нина Николаевна снова шла на север, напряженно вглядываясь в распростертое перед нею пространство сероватого снега, мерцающего отраженным светом звезд. Но с каждой минутой становилось все труднее видеть, тьма быстро спускалась на тундру, и приходилось вытягиваться вперед всем телом, всматриваться, скорее угадывая, чем замечая.
И мало-помалу ею стало овладевать уныние. Пока было видно, она не замечала своего одиночества. Но сейчас, в темноте, среди пустынного снега, под тусклыми звездами, она почувствовала себя бесконечно одинокой и заброшенной. Она вдруг ярко ощутила огромную длину пройденного пути и путь, который еще предстояло пройти. Это были километры, длинные километры, позади нее, с боков, впереди, километры пустого снега и леденящего ветра, и на этих неисчислимых километрах она находится одна — единственное, может быть, живое существо на всем этом пространстве.
Она враждебно посмотрела на небо. До звезд миллиарды километров, десятки световых лет пути. Сейчас Нина Николаевна с пугающей отчетливостью почувствовала всю безмерность расстояния, отделявшего землю от звезд. Кругом была пустота, и на другом краю этой зловещей пустоты плавали кусочки и капли тускло светящегося льда — звезды. А земля, на которой Нина Николаевна была не больше, чем песчинкой, сама была только песчинкой, невидимым атомом в черной пустоте вселенной. И впечатление ничтожества земли и еще большего ничтожества ее самой на затерянной в пространстве маленькой земле было так страшно, что Нина Николаевна вдруг закрыла варежкой глаза.
Через некоторое время идти стало легче. На западе вспыхнули длинные струи огня и стали шириться и охватывать все небо. Они мчались, нависали над тундрой, рассыпались тысячами синих, желтых и красных стрел, превращались в гигантскую бахрому. Тусклые звезды совсем исчезли в разливе полярного сияния. Темное, неверное освещение легло на тундру, из черноты стали выступать странно преображенные, призрачно близкие предметы.
