Скоро Тома исполнится четырнадцать. В его возрасте я заканчивал среднюю школу.
Я смотрю на Тома. Мне сложно увидеть в нем себя, мы не похожи. Наверное, это к лучшему. Зачем мне вообще понадобилось заводить детей?
Чтобы потешить гордыню? Я так собой восторгался, что решил оставить на планете побольше своих дубликатов? Не хотел до конца умирать, жаждал посмертной славы, памяти, надеялся оставить после себя «след»?
Иногда мне кажется, я и впрямь оставил «след», такой, какой оставляют, под крики окружающих пройдя в грязных ботинках по только что навощенному паркету.
Глядя на Тома и Матье, я спрашиваю себя: ради чего?
Вот бы спросить у них.
Надеюсь, что несмотря ни на что Снупи, теплая ванна, пушистый котик, солнечный луч, воздушный шарик, поход в супермаркет, улыбки людей, игрушечные машинки, картошка фри… сделают жизнь моих мальчиков хоть немного приятной.
Помню белую голубку. Я увидел ее в мастерской медико-педагогического института. Там проводились творческие занятия, иначе говоря – дети портили бумагу. Те, кому и это было не по силам, просто сидели, глядя в одну точку, или смеялись.
Когда в помещении летает белая голубка, дети радуются и хлопают в ладоши. Иногда зигзагом упадет белое перо – тогда ребенок следит за ним взглядом. Иногда голубка опустится на стол или на плечо кого-то из малышей. Благодаря голубке в мастерской царит спокойствие. Вспоминается Пикассо, «Ребенок с голубем». Хотя некоторым детям страшно, они кричат, но голубка умная – ей все равно. Тома бегает за птичкой с криком «цып-цып-цып». Может, он хочет ее ощипать, как курицу?
Мир людей и живой природы в гармонии. Недаром художники любят птиц. Джотто со своим Франциском Ассизским в окружении птиц тоже отдал дань традиции.
А теперь по следам великих идут идиоты.
Тома восемнадцать лет, он вырос, едва держится на ногах, корсет не помогает, нужен опекун, и выбор падает на меня.
Опекун должен твердо стоять на ногах, быть выносливым, уравновешенным, не боящимся ни шторма, ни бури.
Странно, что выбрали меня.
Теперь я должен отвечать за его финансовые дела, подписывать чеки. Тома плевать на деньги, он даже толком не понимает, что это такое. Помню, однажды в Португалии, в ресторане, он выгреб из моего кошелька все до последней купюры и раздал народу. Уверен – если бы Тома был в состоянии выразить собственное мнение, он сказал бы мне: «Давай повеселимся, папа, промотаем в свое удовольствие пособие по инвалидности!»
Тома бы не поскупился. На его деньги мы бы точно купили кабриолет. И отправились бы в хмельное путешествие по стране, словно два старых друга, два сбежавших из дома супруга. Как в кино, мы бы рванули к морю, на юг, жили бы в шикарных отелях с роскошными интерьерами, обедали бы в лучших ресторанах, пили бы шампанское, болтали о машинах, о книгах, о музыке, о фильмах, о женщинах…
По вечерам гуляли вдоль моря по пустынным пляжам. Смотрели на светящихся в темноте рыбок, оставляющих за собой сверкающие в черной воде шлейфы. Разговаривали на серьезные философские темы, обсуждали смерть, жизнь, Бога. Любовались звездами и огнями города. Спорили, ругались. Он обзывал бы меня старым дураком, я говорил бы: «Эй, полегче, молодой человек, я твой отец вообще-то». А он бы отвечал: «И нечем тут гордиться».
Ребенок-инвалид имеет право голосовать.
Тома совершеннолетний, он может голосовать. Я уверен, что он долго думал, взвешивал все «за» и «против», внимательно анализировал программы кандидатов, оценивал их экономические перспективы, их порядочность и окружение.
Тома до сих пор сомневается, никак не решит, кого выбрать.
Снупи или Мину?
После паузы он внезапно спросил: «А как твои мальчики?»
Он даже не догадывался о том, что одного из них давно нет в живых.
Беседа текла вяло, и ему не хотелось, чтобы все скучали. Ужин подходил к концу, светские разговоры закончились, ничто не оживляло обстановку. Тогда хозяин дома с видом человека, который сейчас расскажет презабавный анекдот, обратился к гостям: «А вы знаете, что у Жана-Луи сыновья – инвалиды?»
Повисло тяжелое молчание, затем раздался сочувственный шепот, возгласы удивления и любопытства. Одна милая дама, словно сошедшая с полотна художника Греза, уставилась на меня влажными глазами, с печальной улыбкой на устах.
