«Духовный крах Герцена, — пишет В. И. Ленин, — его глубокий скептицизм и пессимизм после 1848 года был крахом буржуазных иллюзий в социализме. Духовная драма Герцена была порождением и отражением той всемирно-исторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умерла (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела».[7]
Таковы были чувства Герцена, его умонастроение, отравившиеся в печальных рассказах, написанных в 60-е годы на чужбине. Снова возникал перед ним тот самый вопрос, с которого все началось: «Кто виноват?»
«Поврежденный» — философский этюд Герпеса в форме пс-пести. Евгений Николаевич, герой этого произведении, «повредился» в уме, размышляя над жизнью «рода человеческого». Он или молчит, или говорит, удивляя окружающих «независимой отвагой своего ума». Его потрясает жизнь цивилизованных народов, наполненная войнами, разрушениями, бесплодными усилиями разума. «История сгубит человека», — говорит «поврежденный». Остается одно, последнее прибежище — природа: «к природе, к природе…. на покой».
Сама эта попытка заменить историю, прогресс возвращением к природе была свидетельством страшной усталости и разочарования. Пессимизм «поврежденного» имеет какие-то чрезвычайные, космические черты. «Я того и смотрю, — говорит Евгений Николаевич, — что земной шар или лопнет, или сорвется с орбиты и полетит»). Его речь обращена сразу ко всем и ни к кому в отдельности: «Так жить нкльчя, ведь зто очевидно», «лучше планете сызнова начать; настоящее развитие очень неудачно».
Ему кажется, что равновесие потеряно, что «планета мечется из стороны в сторону». Рассказывая о своей встрече с «поврежденным» в Италии, Герцен отмечает, что он часто брал сторону Евгения Николаевича. Но он не отождествляет своих мыслей с его «отчаянной речью». Герцену прежде всего была совершенно чужда вражда к истории, которая возникает как следствие крайнего пессимизма и псвсрия в силу разума человечества. В сущности, «Поврежденный» — это спор Герцена с философией пассимизма, одна из форм преодоления отчаяния, порожденного эпохой, последовавшей за крушением идеалов 1848 года.
«Кажется, будто жизнь обыкновенных людей однообразна, — говорилось в романе „Кто виноват?“, — это только так кажется: ничего на свете нет оригинальнее и разнообразнее биографий неизвестных людей». Но еще оригинальнее и удивительнее бывает сходство участи людей великих и малых в роковые минуты истории… «буря в стакане воды, над которой столько смеялись, вовсе не так далека от бура на маре, как кажется». Этими словами в начинается рассказ «Трагедия за стаканом грога».
«У каждого есть свое Ватерлоо», — говорил Бельтов. Но у него это была еще «фраза» или догадка: он чувствовал лишь «внутреннее поражение». А тут была настоящая трагедия, настоящий крах, перевернувший жизнь многих великих и малых мира сего. Так сошлись или скрестились пути французского короля Луи-Филиппа, бежавшего в Англию после резолюции 1843 года а поселившегося возле трактира «Георг IV» - в предместье Лондона, трактирного официанта, потерявшем место в «Королевском отеле» после краха папка в Тиаероря, и русского революционера Герцена, которому больше «не было места на континенте», заглянувшего в этот трактир в поисках тишины и уединения.
«Я нагляделся на столько страданий, — пишет Герцен, — что сознаю себя знатоком, экспертом в этом деле, я потому-то у меня перевернулось сердце при виде обнищавшего слуги, — у меня, кидавшего столько великих нищих». За то время, пека слуга принес ему стакаа грога, перед его взором прошли великие события прошлых лет и представилась картина исторической катастрофы, «перевернувшей» шить европейского мира.
В вагогсе железной дороги, на пути из Парижа в Швейцарию, Герцен всматривается в лица пассажиров, вслушивается в случайные разговоры. Так начинается рассказ «Скуки ради».
Вот седой господин с лицом комически напоминающем лицо маршала Пелисье, из числа «триумфаторов» империи Наполеона III. Он требует «положить предел и преграду избаловавшемуся уму человеческому», требует действия. Его радует то обстоятельство, что «война готовится со всех сторон». Этот «маленький буржуа» с одинаковой ненавистью говорит о пролетариате в Европе и о покоренных народах в колониях «Я в тонкости не вхожу, — заявляет он, — если их религия не удерживает, долг пе удерживает, пусть страх назяи удержит».
