Аннес верил его словам, Рихи мог понимать по-своему, даже превратно, некоторые мировые проблемы, но у него не было в привычке врать или хитрить. Он был излишне, прямо-таки до наивности прямолинейным максималистом, но не компромиссчиком, не конъюнктурщиком и не приспособленцем. Когда-то Рихи сказал ему, что перед злом нельзя отступать, злу нужно противостоять, отвечать насилием на насилие. Они были еще сопляками, ему лет четырнадцать, Рихи — семнадцать-восемнадцать. Спорили о Махатме Ганди, о котором тогда много писали газеты, Рихи восхищался несгибаемостью Ганди, но не разделял принцип вождя индусского освободительного движения не применять насилие против угнетателей. «Если на тебя напали, то не беги, а начинай биться, даже если противник сильнее тебя. О ком знают, что он дает сдачи, с тем запросто не связываются, от такого парня подлюги держатся подальше». Сам Рихи ни перед кем не отступал. Аннес помнил и то, как Рихи защищал свое право перед порикюласким Сассем, парнем наполовину старше его, Рихи тогда не было еще и десяти. Ему крепко досталось, но от своего не отступился. Видимо, Рихи совсем не изменился, хотя жизнь и больно хлестала его. Что могли означать слова Рихи о том, что ему никто не верил, — только то, что он пережил тяжелые дни. На Аннеса особенно подействовали слова, которыми он закончил свой рассказ. А «мушиный пес» означал, что Рихи в конце концов все же признал его своим парнем.
Хотя Ханнес Коппель давно уже вышел из мальчишеского возраста и на плечах у него были капитанские погоны, ему вовсе было не безразлично, как его принимает Рихи. Словно он, Аннес, был все еще мальчишкой в коротких штанишках, который ждет признания парней старше и ростом выше его и нуждается в этом. Рихи всегда был для него авторитетом и в какой-то мере оставался им и сейчас. Аннес это ясно чувствовал. Ценность человека определяют не звездочки и просветы на погонах, не должность и звание, а его внутреннее «я», его честность или бесчестность, его прямота или двуличие, его участливость или безразличие, доброта или зло, его отвага или трусость. Рихи в любом положении остается самим собой, а это необыкновенно ценное качество. Куда легче покривить душой, чем остаться самим собой.
— Погоди чуток, — быстро сказал Аннес, — я должен тебе еще кое-что сказать. У тебя в Таллине растет дочь.
Рихи недоуменно посмотрел на него:
— Дочь? У меня?
— У тебя. Красивая большеглазая попрыгунья.
Рихи расхохотался:
— Не чуди. Теперь, товарищ капитан, ты и впрямь несешь вздор. Ни жены, ни детей в Таллине у меня не осталось.
— Тийю, может, все-таки помнишь?
Усмешка с лица Рихи исчезла.
— Тийю я не забыл, — сказал он. — Я никого и ничего не забыл.
— У нее дочь. Тийя призналась мне, что отец ребенка ты. Она и назвала его по твоему имени — Рийна. Если бы родился сын, дала бы ему твое имя.
Рихи схватил Аннеса за плечи и встряхнул его.
— Не сочиняй, Аннес, не свисти. Такими вещами не шутят.
— Я не шучу.
Руки у Рихи бессильно опустились.
— Тогда я порядочная свинья, — сказал он мрачно. — Ты ее… мою дочь… видел?
— Да. Прелестное создание. Большущие мамины глаза, есть что-то и твое.
И Аннес рассказал, как Тийя волновалась из-за него, боялась самого плохого. Говорила, что его, Рихи, в России арестовали. Что он отправился вовсе не в Испанию, а в Советский Союз и что там его посадили. Сказала даже о том, что скрыла свою беременность. Женщины-де ловят подобным образом себе мужей, она, Тийя, не хотела так поступить.
— Скотина я. — Рихи прямо-таки простонал. — Скот из скотов. Хуже той твари, из-за которой меня сюда отправили. Тийя была юной и доверчивой… Ах, черт побери, до чего же у меня все идет вкривь и вкось.
— Тийя никого не винит. Уверяла, что счастлива, что у нее от тебя ребенок.
Голос Рихи посуровел.
— Ты это сам выдумал? — Он почти кричал. — Я не выношу успокоительных сочувствий. Мягкотелость отвратительна. Я поступил как подлец, скажи мне в лицо, что я последняя скотина… Как же она, бедняжка, сейчас, во время войны, справляется с ребенком… У меня дочь, ты сказал, что у меня дочь?
Рихи был совершенно выбит из колеи.
