Девушка довольно скоро возвратилась – отвечала на взгляды мрачным вызывающим взглядом. Мать чуть было не рванулась к ней, и бригадирша, которая сама зорко посмотрела на Якобину, напомнила Регине Яковлевне:
– Работа стоит!
Когда после донёсшегося сигнала все пошли к кухне, Якобина на ходу шепнула матери:
– Не было ничего.
Та не знала, обрадоваться или нет, на сердце скребли кошки. Поистине было мукой – работая, ждать позднего вечера, когда можно будет расспрашивать дочь у задней стены землянки. Наконец обе остановились тут в лениво оседающих на степь сумерках, и девушка через силу сказала:
– Опять предлагал свою кашу, я отказалась. Он встал, подошёл, и я встала. Он положил мне руку на бедро – я её отбросила. Думаю: если обхватит, я его изо всех сил толкну.
Якобина замолчала, и мать не выдержала:
– О-ой, дочка!.. и что?
Девушка смотрела под ноги:
– Больше не полез. Только смотрел. Потом сказал: «Если так, то так!»
– Как, как он сказал? – переспросила Регина Яковлевна.
– Если так, то так! – повторила Якобина слова Ерёмина, добавила: – Я спросила – можно идти? И он на дверь махнул рукой. Я ушла.
Обе молчали, стоя в густеющем сумраке. Мать прошептала:
– Он не успокоится, природа такими создала мужчин. Он тут хозяин, – и поглядела по сторонам.
Якобина показала рукой:
– Вон там я утром видела норку мышки. Солнце осветило норку и в ней – мордочку. Мышка умывалась под лучами. Я подумала: она в своём домике проснулась по своей воле – свободная. Её встретило солнце, она умоется и пойдёт за пропитанием… может, через минуту её схватит птица или зверёк – она об этом не думает, она рада жизни, у неё свой уютный домик.
Регина Яковлевна с томительной тяжестью на душе произнесла:
– Ты ухитрилась не повзрослеть.
Девушка, не отвечая, постояла минуту, пошла в землянку.
* * *
Дни были как один и тот же день, который полнился солнечным светом и, неимоверно жаркий, муторный, проползал, чтобы начаться снова. Как обычно, лагерницы ходили за водой. Цистерна, поодаль от неё – бочки из-под солёной капусты, телеги, на которых привозят солому. Якобина наполнила ведро водой и, когда отошла шагов на двадцать, позади раздалось:
– А ну-у!
Она обернулась – у цистерны стоял Ерёмин. Наплечные ремни поверх гимнастёрки, на одном боку – кобура, на другом – офицерский кожаный планшет. Рядом стоял ординарец.
– Сюда-а! – зычно крикнул оперуполномоченный.
К нему стали подбегать солдаты, прибежал Кунцман. Ерёмин указал рукой на кран – из него струилась вода, тонкая струйка посверкивала на солнце.
– Она кран не закрутила! – объявил уполномоченный, вытянул руку в сторону Якобины: – Подойди!
Девушка опустила ведро наземь, приблизилась.
– Я завернула кран, как положено! Вода не текла! – голос дрожал от тревоги и возмущения.
У цистерны собирался лагерный народ. Ерёмин движением руки приглашал поглядеть на текущую из крана струйку, затем закрыл его, показал на пустые бочки, телеги:
– Я сзади стоял и наблюдал за ней. Это она уже во второй раз. Вчера её вот он засёк, – опер кивнул на ординарца, – и мне доложил. У меня записано… – уполномоченный расстегнул планшет, достал тетрадку, раскрыл: – Точное время указано, стоит подпись свидетеля. Сейчас и это запишем, – вынул из планшета карандаш, деловито закинул ногу в сапоге на колесо цистерны, положил на колено планшет, на него – тетрадку, сделал запись, расписался и протянул карандаш ординарцу: – И ты распишись!
Тот, наклонившись, поставил подпись, в то время как Якобина отчаянно повторяла, мотая головой:
– Нет! нет! И вчера и сегодня я завернула кран!
Опер шагнул к ней и громко, чтобы слышали другие, заявил:
– Ты – дочь вредителя! А яблочко от яблони недалеко падает. – Расстегнул кобуру, положил на неё руку, с холодной яростью бросил девушке: – Иди за мной!
Направился к землянке, которая служила карцером. Якобину заперли в ней, у входа встал часовой с винтовкой.
Регина Яковлевна, подкошенная известием, подошла к бригадирше, взмолилась, чтобы та передала Ерёмину просьбу позволить увидеться с дочерью. Бригадирша молча ушла, а возвратившись, сказала:
– Нет, не разрешает!
