Кто как смог - страница 4

В монастыре пишут при входе в большой храм требование чистить обувь. Это тоже довольно забавно. Воображаются сапожная щетка, вакса и прочая подобная житейская чепуха. В огромной внутренности собора молодые монашенки ловко бегали, наводя чистоту, а какая-то девочка, совсем еще ребенок, плотно закутанная в черную ряску, с чувством собственного достоинства толковала посетителю некие чуть ли не догматы, едва ли не византийское что-то, и тот внимательно и серьезно ее слушал. Монашенки так и носились стайками по всему монастырю, вдруг словно взрыв выбрасывал их из разных дверей, и они невесть куда мчались. Что-то их занимало. Две из них, прилепившись к задней стене собора, чистили ее металлическими скребками, и тут же две прибежавшие откуда-то козы принялись, поглядывая на Севера Глаголева не то что без страха, а с некоторым даже презрением, объедать ровно высаженные на газоне кусты. Какие-то истерические дети бегали тоже. Маленькая, быстрая старушонка проскользнула в низкую дверь грузно осевшей башни, где некогда князь держал в заточении брата, тоже князя, а затем и удавил его, сделав святым в глазах народа. Старушка сморщила на твердом, как с дуба снятом лице плаксивую гримасу, крестясь перед местом убиения мученика. Дико сверкнув на Севера глазами, она сообщила, что здесь князя побили мечами и ножами, здесь же стали его душить, пинать ногами, опять бить мечами и ножами, а он еще потом смог преодолеть несколько ступеней вверх по узкой и кривой лестнице, вертевшейся там в каменном мешке. Север, между тем, помнил некое предание, что, мол, несчастный князь, хотя и был подвергнут насилию, смерть принял, однако, благостно и как-то безболезненно, успев, конечно, произнести классическую предсмертную речь, подхваченную еще от Бориса и Глеба.

- Может быть, вам дать немножко денег? - спросил он старушонку, когда они, бродя по монастырскому двору, разговорились. Она отказалась принять дар. Север еще и не выслушал причины ее отказа, а у него уже отлегло от сердца, ибо он не то жалел денег для этого отдаленного, почти не существующего для него создания, не то вдруг преисполнился утешения, ясно видя, что отнюдь не все бедняки нашего мира легко продаются. Остановившись и опять сверкнув на спутника глазами, старая сказала с гордостью, что не нуждается. Но с присущей ей порывистостью она прикипела сердцем к этому мужчине, вовсе не казавшемуся ей невзрачным и недостаточно статным, не хотела отвязаться и, подпрыгивая рядом с ним, как чертик, как акробат в цирке, рассказывала всякие чудесные истории. Какие-то деньги она потратила ради спасения души, а они ей тут же чудесным образом были возвращены, и произошло это не без влияния святого, имя которого она с чувством назвала. И еще истории, и еще.

И многие другие люди страстно осеняли себя крестом у места убиения, заставляя Севера подозревать, что у них есть особая склонность к князю, особая любовь. Но так ли? Как проникнуть в их мысли, в души и чувства этих людей? Ему казалось важным понять, почему и сам он как будто заболел каким-то особым чувством на лугу, пока шел от уединенной церквушки к монастырю. Он взглянул с возвышения в ту сторону, где была она, но вместо ее купола, как полагалось, увидел только слабо шевелящуюся в порывах ветра массу деревьев. Такому быть не следовало; повеяло холодной, могильной возможностью невозможного. Страх овладел путником. Купола не было, и не скрыла его листва, а что-то было тут другое. Север почувствовал, что отдается некой силе, вверяет ей себя, не вполне, однако, ей доверяя.

Он делал кадыком судорожные движения, направляя готовые навернуться на глаза слезы не во внешний мир, а внутрь, в душу. Он сознательно прятал их, еще не состоявшиеся, от мира, и разве что старушке был не прочь порассказать, как ледяная рука ужаса сдавила его сердце. Он плакал не маленьким и, в общем-то, скудным существом какого-нибудь старичка, невесть из какой дали подбежавшего к месту убиения святого, а оттого, что тут, при монастыре, его стеснила такая красота и древность, а посреди них вдруг образовалась жуткая дыра в потустороннее, и оттого, что это и есть Россия, ее красота и огромная мощь, ее вневременное начало, заключенное в чьей-то святости, и временный конец, заключенный в нем самом, грешном. А потому, что купола не видать было, как если бы он и вовсе исчез, душу объяла страшная пустота.