Север сразу понял, что ей понравились произошедшие с ним изменения, глубже, чем понравились. Интуитивно она уловила возникшую у него любовь к родному краю, и он показался ей неожиданно обретшим суровую цельность человеком, крепким этой своей любовью, хозяином, человеком, которого даже и Павлику не взять быстрым специализированным наскоком. Она поставила его, величественно, как ей представилось, шагавшего рядом с ней, выше мужа, который в своем восторге вдруг запрыгал отчасти и кузнечиком. Ее не интересовали религиозные тревоги и сомнения этого человека, его всевозможные недоумения, ибо это были для нее мелочи, которые и не должны интересовать случайную попутчицу, и она взяла только верхний слой, только хозяйственное и ответственное, как бы глубоко продуманное отношение Севера к здешней земле и превратила его в почву, на которой он, по выдумке ее мыслительного воображения, стоял, возвышаясь над суетным Павликом Тушнолобовым, и на которой в какой-то чудесный момент имела шанс очутиться и она, рядом с Севером, а не с мужем. А что эта почва могла обернуться рыхлой и непрочной, так и это не беда: ей под силу превратить ее и в пепел, а им посыпать голову смешного Павлика. Ей-богу, этой девушке очень многое под силу, и Павлик Тушнолобов оказался весьма наивен в том своем расчете, что здесь он ее обработает, облагородит, придаст форму ее темной, рвущейся на части и в клочья душе. Север видел ее и в собранности - в монастырском соборе, куда они прошли сразу после короткого завтрака в роще. Сжатая, исполненная воли, она молилась перед иконой. А ее супруг, кажется, и не заметил, не осознал этого, носясь по храму большим взволнованным специалистом, этакой ученой мухой. Север же стоял в стороне и смотрел на Дашу. Она была прекрасна. Глядя на погруженную в молитву девушку, Север чувствовал, что молодость, возвращенная ему пробудившейся любовью к городу и его окрестностям, равна здоровой, физической и, если можно так выразиться, стихийной молодости Даши, и это чувство сохранялось у него и после, когда они снова шли к церкви у слияния рек.
У порога церкви Павлик Тушнолобов остепенился, обрел серьезность. Простор заповедного луга больше не давил на него, он ступил в более узкий круг проблем и целиком сосредоточился на искусстве исполнения храма, его волнение, его мука стали о другом, и он забыл о Даше. Она сама напомнила о себе.
- А что это там за рожицы такие? - указала Даша на сползавшие сверху по фасаду каменные изображения.
Павлик Тушнолобов поскакал, разъяренно глядя на жену. Прыгая зайцем, он подавлял гнев, который в его груди сворачивался в плотную массу льва.
- А ты как будто первый раз видишь! Невыносимо, невыносимо! - хватался за голову и резко бросал он. - Нет, твои смешки неуместны!
Девушка пожала плечами.
- Какие смешки? Нет никаких смешков. Я просто спросила.
Разъяснять сердитый Павлик не стал. Да и знал ли он что-то точное и окончательное об этих самых рожицах? Северу же казалось, что где бы он ни находился, стоит ему закрыть глаза, как церковь эта тотчас встает в его внутреннем воображении, и сейчас тоже было это, так что он и шевельнул губами, с закрытыми глазами шепнув заветное словцо о родине. Даша пристально посмотрела на него.
- А родина для тебя только здесь? - спросила она.
Север не ответил, и смотрел он не на девушку, а на Павлика Тушнолобова. И он, этот энергичный человек, тоже оказался в его внутреннем воображении. Север уже видел, что Павлика захватило какое-то мучение, может быть давно неразрешимое для него, но с приходом к церкви жутковато обострившееся. Конечно, в этом не могло не быть смешного, потому что была еще у него и цель перевоспитать, оформить жену, отвратить ее от неких посторонних мужчин и приобщить к искусству, цель, которой, в сущности, и не следовало в действительности ему поддаваться, но то, что оставалось в нем поверх этой нелепости, должно было внушать Северу сочувствие. Это было как-то связано с тем, что переживал и он. Павлик недолго таился. Его сомнение и вопрос к России заключались в указании летописи на мастеров из иноземцев. Греки разные, посланцы немецкие возводили храмы на этой земле, а ему хотелось мастеров русских. А между тем храм стоял перед его глазами, и он не мог им не залюбоваться. Он был в замешательстве. Север рассмеялся. Павлика Тушнолобова мучила, конечно, и вся эта чепуховина о норманнах, до которых теперь никому не должно быть никакого дела.
