Едва подумав об этом, я ощущаю, что мои губы расползаются в невольной улыбке. Философия идиота, стоящего у плахи и уверяющего себя, что могло быть и хуже.
А ну-ка, еще один заход!
На этот раз меня хватает на семь. Всего двадцать. Я перевыполняю дневную норму и могу рассчитывать на поощрение. В качестве такового я избавляю себя от нудных приседаний, после которых сердце начинает прыгать в неистовой пляске, а взамен решаю совершить дополнительную прогулку. Перед тем как отправиться в путь, я пью воду и ополаскиваю горячее лицо. Итак, двинулись — дорога от дома к реке.
Я ходил по ней так часто, что не сумею даже приблизительно сказать сколько. Почти каждый день на протяжении почти десяти лет я ходил на реку купаться. Я очень люблю плавать. Мне нравится то освежающее легкое чувство, когда погружаешься в воду. Я ходил плавать каждый день, а в нерабочие дни — еще и утром. Когда приходилось отлучаться из дома, я скучал по реке, мелкой, с висящей прозеленью водорослей. И теперь, когда моей отлучке конца не видно, я тоскую по ней. А вижу ее наяву, вижу во сне. Пожалуй, это самое яркое воспоминание, оставшееся у меня. Впрочем, была еще Стелла, но ее лицо подернуто ярко-оранжевым протуберанцем — отсветом от гибельной вспышки.
Я делаю первый шаг — ступенька, еще одна. Ноги ступают по ровной поверхности пола, но ступают так, словно я иду вниз по лестнице. Эта лестница каменная, скользкая и окаймлена по бокам небольшими бордюрчиками. Последняя ступенька должна быть с выбоиной — видно, кто-то из прохожих сбросил на нее с усталых плеч тяжелую ношу, а может, какой-нибудь сорванец из озорства стукнул по ней железным прутом. Я знаю об этой выбоине, но время от времени забываюсь и оступаюсь, припадая на левую ногу. В такие мгновения я всегда испытываю желание улыбнуться собственной забывчивости. Я улыбаюсь и двигаюсь дальше, на улицу.
Да, здесь шумно. Не то что в моем сером жилище. Катят энергомобили, спешат по своим, одним им известным делам прохожие. Некоторых я знаю, и они знают меня. Мы улыбаемся друг другу, а порой здороваемся за руку. Хлебная лавка Томмита на углу. Здесь всегда пахнет свежей выпечкой. От этого запаха у меня сразу же текут слюнки. Прохожу мимо, дабы не впасть в искушение, прохожу столь поспешно, что даже забываю поздороваться с Томмитом — седым крепким стариком. Он с недоумением смотрит мне вслед. Глаза его отливают серым бесцветьем.
Переулок невелик: три дома по одну сторону, четыре — по другую. В одном из них живет Лейон Бунс, мой хороший знакомый. Иногда мы ходили с ним на реку вместе. Я колеблюсь, размышляя, не зайти ли за Лейоном. Пожалуй, не стоит. Он вряд ли обрадуется, увидев меня после всего, что писали газеты. Чего доброго, он даже вызовет с перепугу хранителей.
Прохожу мимо и сворачиваю на тропинку, вьющуюся между кустов. Здесь настоящий лес — он совсем небольшой, но это не умаляет его достоинств.
В лесу растут несколько дубов, березки и мутировавший клен. Еще много кустов, в том числе и несколько сиреневых. Когда приходит пора цветения, от их аромата голова идет кругом. Да и во все другие дни прогулка по лесу доставляет мне огромное удовольствие. Здесь вкусно дышится и пахнет жизнью. Здесь не было, то есть нет ни единого кусочка серого пластика. Лишь живая, дрожащая под ветерком зелень. Я хотел бы задержаться здесь, но пенал слишком узок, чтобы можно было остановиться хотя бы на полшага. Я должен идти. И я двигаюсь дальше — к обрыву, под которым плещется река. Весело гикнув — естественно про себя, я скатываюсь вниз и подбегаю к воде. Моя рука открывает кран, выпуская струйку на свободу. Она серая, но, вознесенная волей моего воображения в поток, раскрашивается яркими живыми тонами. По поверхности скользит редкая рябь. Тихое, едва приметное течение несет вдоль берега хворостинки, бумажки и одну-единственную, гордо задравшую желтый разлохматившийся хвост стружку. Где-то вода смыла с берега земляную взвесь, и та медленно струится коричневой змейкой, покуда не оседает на дно.
Раз, два! Скидываю рубашку и брюки двумя быстрыми уверенными движениями и бросаюсь в воду. Переливающаяся серебром поверхность бурлит под шлепками ладоней. Они звучат сочно, дерзко и не боятся нарушить серую стерильную тишину — бум, бум! Глотнув воздуха, ухожу под воду и плыву так некоторое время, ощущая, как стучат молоточки в ушах. Там тоже тишина, но совсем иная — живая, умиротворяющая, под конец — давящая. Выдавив из легких остатки воздуха, взлетаю к поверхности и утопаю в солнечных лучах. Желтых, ослепляющих, переливающихся сквозь пленку струящейся с волос по лицу воды. Я сплевываю эту воду, не очень чистую, но такую сладкую на вкус, и со смехом расшвыриваю ее пригоршнями, вздымая каскады рассыпающихся капель. Еще несколько гребков, и рука мягко вонзается в придонный ил. Я быстро выдергиваю ее и по привычке нюхаю. От руки пахнет чуть приторной гнилью, ил оплывает по коже жирными разводами, словно диковинное шоколадное масло. Он источает аромат жизни, и мне смертельно хочется лизнуть его. Блаженно закрыв глаза, я вытягиваю язык к поднесенной к губам ладони.
