Крымское ханство XIII–XV вв. - страница 144

Ясно, что первая редакция, идущая от лица самого Мухаммед-Ризы, имеет целью обелить Менглы-Герая, что будто бы он понимал всю неприличность своих действий по отношению к султану Баязиду, простершему свою внимательность к хану до самоличного его посещения в его собственной резиденции. А в существе дела Менглы-Герай и не был преисполнен особенных чувств признательности, а поступал как расчетливый и сообразительный политик. Как, может быть, в душе он ни был расположен к царствовавшему султану Баязиду, но безнаказанное самовольство сына его Селима, бросившего свой трапезундский пост и поселившегося в кафском виляйете, бывшем под управлением его сына Сулеймана, внушило хану убеждение, что рано или поздно этот энергический человек добьется своего – сделается султаном, устранив своих соперников братьев, несмотря на симпатии отца к среднему из них Ахмеду. Перспектива нажить в будущем султане врага себе слишком была очевидна для Менглы-Герая, чтобы он позволил своему взбалмошному сыну Мухаммед-Гераю затеять рискованное дело захвата и выдачи Селима.

Кроме такой политической дальновидности, заметной в старом Менглы-Герае, им могло руководить в его отношениях к Селиму также и родственное чувство: известно, что Селим был женат между прочим и на дочери Крымского хана, вследствие чего, вероятно, он и величал его в своих грамотах «батюшкой».

Замечательно однако же, что в наших русских документальных источниках не сохранилось известий о таких крупных событиях, как посещение султаном Баязидом Менглы-Герая в столице последнего Бакчэ-Сарае, ни о пребывании в Крыму царевича Селима, столкновение которого с отцом составляет весьма выдающийся факт в тогдашнее время. Это тем более странно, что московский двор при Баязиде завел дипломатические сношения с Оттоманской Портой и очень интересовался этими новыми сношениями[998]. Узнав, по-видимому нечаянно, о том, что Баязид свержен с престола, великий князь московский отправил посла к новому султану Селиму I с любезным поздравлением в таких выражениях: «Отцы наши жили в братской любви: да будет она и между сыновьями»[999], игнорируя обстоятельства, при которых совершилось воцарение Селима, и которые показывали, как мало имел цены авторитет или пример отца для Селима, всю жизнь препиравшегося с ним и действовавшего наперекор ему. Так московская дипломатия была наивна, или же только притворялась наивной!

Свергнув отца и устранив братьев и даже племянников от соперничества посредством немилосердного избиения их, султан Селим (1512–1520) не опасался за прочность своего положения внутри своего государства. Что же касается Крыма, то там еще сидел в качестве губернатора кафского вилайета единственный сын Селима, Сулейман. Сделавшись султаном, Селим тотчас же вызвал его в себе в столицу, куда он и прибыл в ребиъу-ль-эввеле 918 = в мае 1612 года[1000], чтобы замещать отца во время его продолжительного отсутствия в далеких походах, проектированных Селимом против персов. Сосредоточив все свое внимание на Азии и будучи занят крупными там предприятиями, Селим мало вообще интересовался тем, что делалось в Европе, а потому он не особенно нуждался в Крымском хане, как в полезном с этой стороны союзнике. Но это не значит, чтобы он оставался и совершенно равнодушен к вопросу о том, в каких отношениях впредь будет к нему вассал его Менглы-Герай, хотя они и связаны были узами родства между собой. На этот счет у турецкого писателя Аали-эфенди, а за ним и у Солак-задэ, сохранился весьма любопытный разговор, происходивший у султана Селима с своим верховным визирем Пири-пашой, и затем рассказана целая история о том, как султан Селим домогался присылки к нему ханского сына Сеъадет-Герая в заложники, и как крымские татары сперва противились было этому, а потом уступили благоразумной настойчивости Менглы-Герая, который не хотел вступать в открытую вражду с свирепым султаном[1001].

Эта интересная история приведена у Аали-эфенди в виде комментария к позднейшему очередному в его летописи факту, случившемуся в 992 = 1584 году, в царствование султана Мюрада III (1574–1595), факту свержения Крымского хана Мухаммед-Герая II Жирного (1577–1584). Она представляется у турецкого бытописателя, в то же время лица официального, чем-то вроде деловой справки об установлении зависимого положения Крымских ханов от Порты, оправдывающего законность действия султанского правительства против строптивого хана. Сам ли Аали-эфенди сочинил эту историю на основании устных преданий о близком к его времени прошлом, или он целиком заимствовал ее откуда-нибудь, но только она отличается чрезвычайной правдоподобностью: все донельзя похоже тут на султана Селима I – и знакомство с бытом и национальными свойствами крымских татар, и знание интимных, семейных симпатий хана Менглы-Герая, и даже чудовищная взбалмошность поведения страдавшего бессонницей и галлюцинациями султана, требующего к себе среди ночи верховного визиря, чтобы сообщить ему пришедшую ему внезапно в голову мысль. Одно разве только – опасение Селима со стороны Крымского хана кажется как будто преувеличенным: Аали-эфенди сгустил тут краски под впечатлением современных ему обстоятельств в конце XVI столетия, когда внутренние неурядицы и расшатанность правительственной машины Турции делали страшными для нее таких внешних врагов, которых в другую добрую пору она могла ставить ни во что. С другой стороны, и опасения Селима, в самом деле, не были совершенно безосновательны. Менглы-Герай был все-таки недюжинный человек и располагал довольно значительными силами. Но он был вместе с тем также человек, на верность которого тоже нельзя было безусловно положиться. В этом Селим убедился собственным опытом, встретив в нем поддержку против своего отца, султана Баязида II, когда дипломатических расчетов хана не остановило даже естественное чувство признательности к Баязиду, который души не чаял в Менглы-Герае и оказывал ему всякие почести и внимание. Этого мало: историки, как мы видели выше, свидетельствуют, что не Селим искал помощи и покровительства у Менглы-Герая, а последний сам, в своих видах, неоднократно предлагал их Селиму, да Селим, с свойственной ему грубой прямотой и гордостью, не очень-то принимал эти предложения. Не безызвестны, конечно, были Селиму также заискивания брата его Ахмеда у Крымского хана и горячее сочувствие, которое эти заискивания нашли в сыне Менглы-Герая Мухаммеде. Все это в совокупности могло на первых порах несколько озаботить Селима и заставить его искать средств обезопасить себя со стороны каких-либо враждебных поползновений хана. Средства же, придуманные Селимом, показывают что этот грубый и жестокий деспот и упрямец в то же время был и глубокий психолог: недаром он любил поэзию, и не только писал стихи, но даже в разговоре постоянно употреблял стихотворные выражения, взятые у персидских (и непременно персидских) поэтов, или же собственной импровизации)