— Что же вы преподавали? — спросил Аксенов.
— Он ничего не преподавал. Он только получил педагогическое образование, а в школу работать не пошел.
— Потому что меня выдвинули, — сказал Фомин.
— Он сам себя выдвинул. Кричал громче всех, чтобы его заметили.
— Куда же вас выдвинули?
— На комсомольскую работу. Я в райкоме работал. Школами руководил.
— Наверное, здорово ты ими руководил, что тебя через год поперли.
— Меня опять выдвинули, — упрямо сказал Фомин, — Меня в газету послали работать.
— Там ребята в его райкоме были молодые и, конечно, поступили не совсем честно, но уж больно он им надоел… Они его попросту сплавили, им было все равно куда, лишь бы от него отделаться.
— Вы так потом и работали в газете?
— Нет, потом меня перебросили на профсоюзную работу. Я был в редакции председателем месткома, и меня выдвинули освобожденным профоргом в издательство.
— А через год прокатили на выборах, — добавил Трофимыч.
— Неправда, ты не знаешь.
— Знаю. Ты им все развалил, и тебя опять поперли.
— А после этого я лектором работал, это тоже важное дело, — сказал Фомин, не слушая старика.
— Только не тогда, когда лектор чужие цитаты стрижет, — добавил Трофимыч.
— У меня даже свои книжки изданы. Я написал брошюру о воспитании воли, — упрямо сказал Фомин.
— Эта книжка вам теперь самому очень пригодится, — заметил Аксенов, прекрасно сам сознавая, что сказал даже слишком резкую правду, но не в силах удержаться от этого. Он начинал понимать неприязнь Трофимыча к этому тощему человеку в очках, с желтыми, рассыпанными волосами, похожему на вороватого воробья.
— Все равно, что вы оба ни говорите, я бы скоро стал руководящим работником. И тогда бы вы все увидели, что я такое!
— Мы и так видим, — сказал Трофимыч. — Поэтому ты никогда и не станешь руководящим. Да и не мы одни тебя видим. Плохо только, что у нас иногда еще так делают, даже когда видят, что человек ни к чему серьезному не способен… Вместо того чтобы его на производство послать для воспитания, его спихивают из ведомства в ведомство. Если бы ты был как человек, тебя бы давно уже выдвинули, где бы ты там ни работал. А ты только ездил с места на место. У тебя никакой практики настоящей нет. И до партийной работы, как бы ты ни лез, тебе, как до звезд, не добраться. Там ведь за дело отвечать надо, а ты болтун.
— Вряд ли бы пошло у вас дело на партийной работе, — серьезно сказал Аксенов.
— А вы еще откуда знаете со своей астрономией?
— Я эту работу тоже знаю. Я парторг в своем институте и член бюро райкома партии.
— Попался? — сказал Трофимыч. — Ну-ка, всыпь ему, как член бюро, чтоб у него мозги стали на место. Только вряд ли поможет.
— Если бы мне дали когда-нибудь вашу анкету, — серьезно сказал Аксенов, — я бы прежде всего спросил: а почему вы бегаете с места на место? Что вы ищете?
— Легкий кусок он ищет — и больше ничего, — сказал Трофимыч.
Вошла нянька и принесла обед.
— Опять кисель, — угрюмо сказал Фомин.
— Тетя Паша, где его персональный ананас? — спросил Трофимыч. — Смотри, как бы мелкий буржуй расчет тебе не дал, если не угодишь…
— Некогда мне с вами тут шутки шутить, — сердито отозвалась нянька. — И так всем разнести не успеешь, по дороге все остывает.
После обеда надо было спать, но Аксенов обычно не спал, а просто лежал и думал. Теперь мысли его приняли иное направление.
«Если мне уж не выйти отсюда, — сказал он сам себе, — что останется после меня на земле? Все так же будет Земля проходить своим путем в мировом пространстве, все так же будет приходить на ней весна и на лугах будет пахнуть медвяным клевером перед покосом. Будут шуметь города, и люди будут строить свое счастье. Но меня уже не будет. Меня не будет, и останется только то, для чего я жил на земле. Все дело в том, что чаще всего людям не безразлично, что останется после них на земле. Жертвуя жизнью, люди защищают то, что им дорого, во что они верят. Для этого я воевал и уже много раз мог быть убитым. Весь мир разделился надвое — на тех, кто стоит за общее счастье, и на тех, кто думает попрежнему только о себе. Было бы интересно посмотреть на нашу Землю с другой планеты в такой телескоп, чтобы видеть все, что на ней происходит. Когда мы читаем в газетах о том, что мир разделен на два лагеря, мы как будто уже привыкли к этим словам о войне и мире. Но это не так. На самом деле нельзя забыть об этом, потому что в этих словах все живые судьбы людей, все их будущее, их любовь и счастье, все, что люди ценят во время короткой жизни. И мы до конца будем жить и умирать за будущее, чтобы оно было таким необыкновенно прекрасным, как только мы, люди с чистой совестью, представляем его. Я не хочу умирать напрасно, но что я могу сделать здесь, лежа на больничной койке?»
