Жене понравилось это слово «работали». Люди каждый день рисковали жизнью, совершали подвиги, а говорят просто: работали.
— Хорошая погода, — сказал Васильев. — То, что нам надо сейчас.
Небо было непроглядно-темным, и все лил без конца дождь. И белые колеблющиеся полосы света освещали огромный самолет, и в этом свете мелькали силуэты людей; среди дождя и ночи все это казалось Жене фантастическим и было исполнено глубокого значения; и он уже обдумывал, как начнет свой очерк о полете. Люди, которые не так еще давно прославились на войне, теперь делают совсем другое, мирное дело. Экипаж Кострова только что закончил испытание новой транспортной машины, и теперь им поручили сделать перелет через горы в тайгу в плохую погоду, чтобы окончательно проверить работу новых приборов. И было радостно думать о том, что очерк о летчиках, об этом полете и об экипаже Кострова поручили сделать именно ему, Жене Ковригину.
К Васильеву подошел человек в мокром плаще.
— Вот познакомься, Леша, это Ковригин из редакции, который с нами летит, — доставая по привычке из кармана пустую трубку, говорил сквозь шум стучавшего по крылу дождя штурман.
— Ну, что же, очень приятно, — сказал Жене тот, кто только что подошел. И он протянул руку. — Алексей Костров…
Он был невысокого роста, ладно сложен и быстр в движениях. Живые светлые глаза как-то сразу быстро охватывали то, на что он смотрел; секунду взгляд его был зорким и твердым, потом глаза теплели, становились веселыми и ласковыми. Как будто у него по давней привычке были два разных взгляда: один для врага, другой для друга. Так вот он какой, Алексей Костров! Женя представлял его выше и шире в плечах.
«Что же спросить у него?» — мучительно думал Ковригин. Ему казалось, что неудобно не задать какого-нибудь серьезного и умного вопроса. И вдруг он спросил, но не для очерка, а для себя, — то, что ему давно хотелось спросить у Кострова.
— Скажите, — он с нетерпением посмотрел на летчика, ожидая ответа, — вам все же не так теперь интересно работать в гражданской авиации? Здесь уже, наверное, почти не приходится совершать такие смелые подвиги, как раньше?
— Подвиги? — удивился Костров. Глаза у него стали совсем веселые. — Ну, вы, наверное, думаете, что летчики живут только для того, чтобы подвиги совершать! Чтобы не слишком часто, конечно, а то устанешь, но все же хотя бы по одному подвигу… хоть раз в неделю! — И он не выдержал и засмеялся так искренне и хорошо, что было совсем не обидно.
Теперь уже, не скрываясь, улыбался, глядя на Женю, и штурман Васильев.
— Вы не обижайтесь на нас, не надо! — быстро, звонким своим голосом сказал Костров. — Я сам только о подвигах и думал. Давно это было, конечно, когда учился в летной школе. А на войне уже думают по-другому. Люди просто работают и делают всегда так, чтобы было лучше. И вот бывают иногда очень трудные минуты, но все равно и тогда надо делать только так, чтобы было лучше. Это очень трудно, но люди все-таки делают. Потом оказывается, был подвиг. Такие минуты не ищут, они приходят сами, когда их не ждешь и даже не хочешь вовсе… И тогда надо остаться только самим собой.
Он чуть задумался, видно затрудняясь сразу все это объяснить, а потом сказал:
— Жизнь идет неровно, а вот отношение к ней всегда должно быть ровное — понимаете? Это одно только и трудно. Ну, мы ведь с вами еще поговорим. И о деле и… о подвигах! — сказал он лукаво. А сам подумал: «Паренька прислали совсем молодого, ему все еще одна романтика снится, все еще в жизни для него необыкновенно, увлекательно; ну да это ничего; а может быть, он и прав, так оно в жизни и есть…» И, продолжая думать об этом, он отошел, потому что его уже окликали.
— Вам можно пройти в машину, — сказал Васильев и повел Женю к высокой приставной лесенке на колесах. Они поднялись в самолет, и Женя увидел длинный коридор с двумя рядами окон, задернутых плотными шторками. На потолке светло горели матовые плафоны в плоских пластмассовых крышках. Жене все еще трудно было представить, что эта огромная машина сейчас легко поднимется в воздух и полетит сквозь дождь в далекий путь.
