Песня кончилась; все молчали; ветер шумел за окном.
— Хорошая песня, верная, — сказал Корнев.
— Это один из наших пилотов сочинил. Ему жена изменила, не поехала за ним на Север, вот он и сочинил. Может быть, тут в словах что-нибудь не так, а только нам всем нравится.
— Грустная у него получилась песня… — сказал Корнев.
Они опять замолчали. На улице стало совсем темно. Корневу теперь захотелось поделиться своим настроением; он сказал, обращаясь к обоим сразу:
— Что-то скучно стало летать с нашим командиром. Не выйдет у нас работы.
— Я же говорил тебе: зануда, — ответил ему Костя Строев. — Ко мне он тоже придирается.
— Не сошлись мы характером. Трудно летать с ним вместе. Придется мне просить перевод в другой экипаж, — повторил Корнев и посмотрел на Хохлова, который, как всегда, молчал. Хохлов был странный человек, про него говорили, что он разговаривать умеет только по радио.
— Напрасно ты это сделаешь, — вдруг сказал густым, как из бочки, голосом Хохлов. — Я здесь давно на Севере, все время летаю с ним вместе. Он опытный летчик. Видел в жизни много, потому и характер трудный.
— Занудный характер, а не трудный. Как у нашего Селиванова, — с досадой сказал Корнев. Селиванов был командир отряда, которого все не любили.
— Сравнил гвоздь с пальцем. Ты бы хоть думал, когда говоришь, — сердито ответил Хохлов и снова замолчал.
После этого Корневу уже не хотелось продолжать разговор. Они легли спать и скоро уснули под шум ветра и рокот моторов с аэродрома.
* * *
Утром тусклый рассвет просочился в окно, на земле стоял еще туман. Летчики встали, умылись водой на дворе. Было ветрено и сыро. В девять часов утра блеклокрасная сырая заря только еще поднималась из лощины за аэродромом; с другой стороны шумел обвитый туманом редкий кедровый лес.
На аэродроме стоял только их самолет. Сняли чехлы, стали прогревать моторы. Первый звук, похожий на сердитое чихание, резко прозвучал в сыром воздухе; потом моторы заработали ровно, сразу стало веселей. Пока готовились к вылету, Суботин снова пошел к диспетчеру за полетным листом.
Фактория Кадым вся состояла из нескольких деревянных домов, прижавшихся к полосе аэродрома. Корнев увидел, как из бревенчатого дома, где жили работники экспедиции геодезистов, вышел человек в кожаной куртке и быстро направился к самолету.
— Уже собираетесь? Я начальник геодезистов Буров, — подошел он к Корневу. — Мне надо поговорить с вами.
— В чем дело?
— У нас несчастье.
— Какое несчастье?
Буров посмотрел на летчика так, как будто раздумывал: сказать сразу или не сказать?
— Вот в чем дело, — начал он. — Даже времени нет на размышление. Неделю тому назад мы послали трех человек на съемку, за сто километров в лесотундру. Наш самолет их высадил, а обратно взять не мог: он был неисправен, а с вашего аэродрома в Юганске до сих пор не присылают запасных частей…
— Я знаю ваш самолет, — сказал Корнев. — Он уже истрепался. Это «шаврушка» давнего выпуска. Она просто отходила свое. И летчика вашего знаю. У вас Орлов работает?
«Шаврушками» назывались небольшие гидропланы старого выпуска — «Ша-2».
— Люди, не дождавшись самолета, решили итти пешком и заблудились в лесотундре. Вы представляете, что это значит? У них есть походная рация, мы держим связь, но связь плохая. Продукты на исходе, один человек тяжело болен. Орлов вчера полетел на поиски на неисправном самолете и тоже пропал.
— Вы хотите, чтобы мы их нашли? — спросил Корнев.
— Это надо сделать немедленно, — прямо ответил Буров. — Я не хотел будить вас ночью, но больше помочь некому. На аэродроме только ваш самолет.
Корнев уже понял всю сложность положения. Лететь надо было немедленно, но экипаж не имел на это права — надо было разрешение Юганска, чтобы изменить маршрут. И Буров это тоже знал.
— Мы рейсовый самолет, мы не можем сами менять маршрут, — сказал Корнев, глядя, как ровно работают моторы. — Кроме того, я не командир, а наш командир не нарушает инструкций.
«Все-таки это не шутка, самовольно изменить маршрут, — думал Корнев, все еще глядя на моторы. — За это, если Селиванов сбесится, вовсе выгонят из летчиков. Чорт с ним, с Селивановым. Я бы полетел. Но я не могу украсть самолет у командира. Наверное, я здесь на всю жизнь останусь вторым пилотом и буду слушать нотации, когда люди гибнут». Ему вдруг показалось, что ворот фуфайки стал душным; он отвернулся, чтобы не смотреть на Бурова.
