Отмокая в горячей ванне, Кэсси вновь переживала случившееся. Они были на грани… Это, конечно, страшно, но… Кэсси вдруг осознала, что она не возражает против того, чтобы погибнуть за штурвалом. Самолет — единственное место, где ей хочется находиться постоянно. Наверное, это лучшее место для того, чтобы умереть. И все же хорошо, что сегодня этого не произошло.
Ник чувствовал то же самое. Он так до конца и не смог прийти в себя. В десять часов вечера он сидел у себя в гостиной мертвецки пьяный и представлял, что было бы с Пэтом, если бы Кэсси погибла по вине его старейшего друга. Может быть, лучше вообще отказаться от совместных полетов? Однако он сознавал, что теперь уже не сможет остановиться. Он должен продолжать, и не только ради нее. Ему самому стали необходимы эти встречи, ее юмор, ее мудрость, ее огромные голубые глаза. Ему нравилось, как она летает, как жадно стремится научиться всему, чего еще не знает… Хуже всего то, что ему слишком многое в ней нравится…
Рождественская елка в доме О'Мэлли выглядела великолепно. Дети постарались как могли, наряжая ее с помощью всех дядюшек и тетушек. Развесили гирлянды из воздушной кукурузы, клюквы, множество украшений, сделанных собственными руками. Уна каждый год мастерила что–нибудь новое. На этот раз гвоздем программы оказался самодельный ангел из шелка. Его разместили почти на самой верхушке елки. Кэсси с восторгом смотрела на него. В этот момент в дверях появился Бобби с домашним сидром и большим пакетом имбирного печенья, тоже самодельного. Уна тотчас засуетилась вокруг него.
Сестры Кэсси вскоре ушли укладывать детей спать. Пэт и Крис пошли набрать еще дров для камина, и Кэсси неожиданно осталась с Бобби наедине.
— Спасибо за подарки.
— Твоя мама сказала, что в детстве ты больше всего на свете любила имбирное печенье, — ответил он со смущенной улыбкой.
Его светлые волосы блестели в свете камина, глаза искрились, как у ребенка, и в то же время в нем сейчас чувствовалось что–то очень сильное, мужское. Такой высокий и держится так серьезно… Ему исполнилось только восемнадцать, однако уже можно было представить себе, каким он будет в двадцать пять или в тридцать лет. Отец его в свои сорок пять сохранил былую красоту, и мать все еще оставалась очень хорошенькой. Бобби — симпатичный парень. А главное, именно таким родители хотели бы видеть ее мужа. Человек с солидным будущим, из хорошей семьи, добропорядочный, внешне привлекательный. И католик в довершение ко всему.
Кэсси улыбнулась, вспомнив о своей любви к имбирному печенью.
— Однажды я съела его столько, что два дня проболела и даже в школу не могла ходить. Мне казалось, я умираю… но, как видишь, осталась жива.
А вот сегодня она действительно едва не умерла. Чуть не погибла там, в самолете, вместе с Ником… А вот теперь сидит здесь с Бобби и рассуждает о печенье. Странная все–таки штука жизнь. Порой она кажется такой абсурдной, незначительной… а порой — просто захватывающей.
— Знаешь… я… э‑э…
Он смущенно смотрел на нее, не зная, с чего начать, не зная, стоит ли начинать вообще. Перед уходом он обсудил это с отцом. Том Стронг нашел, что это хорошая мысль. Однако Бобби даже не предполагал, что это окажется так трудно, особенно когда взглянул на Кэсси. Она стояла перед ним такая красивая в своих черных джинсах и просторном бледно–голубом свитере. Ярко–рыжие волосы обрамляли лицо, от них, казалось, исходило розовое сияние, как от шелкового ангела, сделанного ее матерью.
— Кэсс… я… я не знаю, как сказать… но… я… — Он придвинулся ближе, взял девушку за руку. Отец с братом что–то делали в соседней комнате, по–видимому, решив оставить молодых людей наедине. — Я люблю тебя, Кэсс. — Теперь он выглядел взрослее и увереннее, чем в действительности. — Я очень тебя люблю и хочу, чтобы мы поженились сразу после того, как окончим школу.
Ну вот, наконец он все сказал… Кэсси, побледнев, смотрела на него широко открытыми глазами. Как он гордится собой! Сбылись ее опасения. Теперь надо что–то отвечать. Уж лучше бы она разбилась сегодня. И то было бы легче.
— Я… я… благодарю тебя.
