Все полученные цифры были значительно меньше максимальных глубин океана в западной части Центрального Арктического бассейна, измеренных во время дрейфов корабля «Георгий Седов» (5180 метров), станции «Северный полюс» (4395 метров) и нансеновского «Фрама» (3850 метров), что вносит существенную поправку в господствовавшее до той поры представление о рельефе океанского дна.
До экспедиции Черевичного район Полюса недоступности предположительно считался наиболее глубоководным в Северном Ледовитом океане — на основании данных американского исследователя Г. Уилкинса. Достигнув в марте 1927 года 77° северной широты и 175° западной долготы, он по показаниям своего эхолота со льдины определил глубину в 5444 метра. А теперь можно считать, что Уилкинс располагал непроверенными данными: эхолот, измеряющий глубины с помощью звука, гораздо менее надежен, чем стальной трос с грузом на конце[2].
— Отлично работает машинка, — удовлетворенно отмечал Я. С. Либин всякий раз, когда стопор останавливал дальнейшее вращение вала лебедки и протяженность троса, ушедшего в пучину, фиксировалась на счетчике солидными четырехзначными числами.
Николай Трофимович Черниговский, сделав записи в журнале, с поклоном обращался к старшему бортмеханику Диомиду Павловичу Шекурову:
— И тебе спасибо, Дима, и помощникам твоим. Моторчик отрегулирован на совесть… Давайте, ребята, запускайте.
Снова наматывались на барабан километры троса. Приводимая в движение портативным моторчиком лебедка вытягивала из круглой проруби лунки очередную пробу воды, зачерпнутую батометром, или «вертушку Экмана — Мерца» — прибор для регистрации скорости и направления течений на различных горизонтах. И тут с каждой новой разведкой океанской пучины фиксировались ценнейшие сведения.
Впервые были собраны данные о ледяном покрове океана в районе Полюса недоступности. Паковые многолетние поля занимают около 80 процентов всей площади ледяного массива. Между полями многолетнего льда вкраплены отдельные ровные льдины возрастом не более полутора лет, со снежным покровом 15—20 сантиметров в высоту, а также пространства открытой воды. Льдины, на которые садился самолет, относились именно к последнему типу, имея толщину от 154 до 210 сантиметров.
Все это подтверждало предположения известного советского океанолога профессора Владимира Юльевича Визе, деятельно участвовавшего в подготовке экспедиции на Н-169.
На всех трех льдинах Н. Т. Черниговский и В. И. Аккуратов вели метеонаблюдения, установив в результате, что в апреле в районе Полюса недоступности господствует устойчивый антициклон — высокое атмосферное давление[3].
— Уютные в общем льдинки, а? — посмеивался Иван Иванович в редкие минуты досуга в палатке за трапезой, изготовленной на примусе. — И кто это выдумал, что безжизненны здешние края? Наши гости такое мнение решительно опровергают…
Речь шла об обнаруженных на второй льдине следах песца, о неожиданном визите в лагерь белого медведя, привлеченного ароматами походной кухни. Косолапому аборигену высоких широт грозила пуля рьяных охотников, тотчас же схватившихся за карабины. Но Иван Иванович, добряк душою, остановил возможное кровопролитие. И медведь, обнюхав самолетное хвостовое оперение, убрался подобру-поздорову. Острекин, на минуту покинувший свои приборы, у которых хлопотал на морозе и ветру, проводил незваного гостя такими словами:
— Михал Потапыч — тезка мой, а я, ребята, у вас нынче как-никак именинник…
Да, шутки шутками, но результаты магнитных наблюдений Острекина оказались поистине сенсационными. Они как будто подтверждали вероятность гипотезы, высказанной видным нашим геофизиком профессором Б. П. Вейнбергом после дрейфа «Седова», о существовании в северном полушарии Второго магнитного полюса.
Острекин принимал поздравления от спутников и на обратном пути к Большой земле. На борт Н-169, еще находившегося в полете, поступила из Ленинграда радиограмма Вейнберга:
«Дорогой Михаил Емельянович. Огромную ценность представляют ваши сведения о результатах магнитных наблюдений в районе Полюса недоступности. С нетерпением жду вашего возвращения».
