Я не спрашиваю, чем же именно ее «притесняли». Тем, очевидно, что не имела она ученой степени, почета. Другие имели, а она — нет. Вот и все «притеснение».
Людмила Григорьевна приближает ко мне свое лицо, произносит шепотом:
— Дети, родные дети надо мной смеялись. Верите? «Что же ты, — говорили они, — за человек, когда позволяешь так над собой измываться?»
Это, конечно, ужасно, если родные дети.
Чаша терпения переполнилась в тот день, когда областная газета начала печатать повесть о Вере Васильевне Реве.
Она, Губенко, тоже была на фронте. Но о ней почему-то повестей не пишут. Радио о ней молчит.
Губенко демонстративно не является на торжественное собрание, посвященное Дню Победы.
Демонстративно не дает свою фотографию на доску фронтовиков, ту самую доску, где фотография Веры Васильевны Ревы зазияет вскоре двумя белыми дырами…
Чужая радость
Вы когда-нибудь слышали, чтобы человек прямо признавался: «Я завидую чужому уму, таланту, успеху»? Лично я никогда не слышал. Но если я встречаю человека, который свое собственное неумение, свою собственную неспособность, свой собственный неуспех объявляет не пороком, а, наоборот, добродетелью, заслугой, я твердо знаю, передо мной завистник. Он не скажет никогда: «Я не смог, не сделал, не добился потому, что мне пороху не хватило». Он объяснит: «Не сделал потому, что я честный и благородный человек. Не умею ловчить и жульничать». Ибо все, кто делает, добивается, — жулики и воры. Все просто и ясно.
Спросите такого человека: «Завидуешь?» — он возмутится: «Ничего подобного! Как вы посмели подумать, заподозрить?» Он — только за справедливость.
В чем же она состоит, его справедливость? Может быть, в создании ему равных условий для подвига, для творчества? Чтобы он тоже, как другие, мог не спать ночей над изобретением, мучиться, пот проливать? Нет, зачем же! Справедливость — это чтобы другим тоже было худо, горько. Пусть даже ему не станет хорошо — лишь бы им было плохо.
Кто же эти невыносимые «они»? Удачливый коллега? Счастливый сосед? Преуспевающий родственник? Да, конечно. Но не только. Это все вообще, кому сегодня лучше, легче, слаще, чем ему. Это вообще «клан» преуспевающих. «Они знаете какие? Знаете, как они умеют ловчить? Нам с вами и не приснится».
Чему только не завидует завистник! У вас и воображения не хватит представить. Я видел человека, который не мог простить инвалиду отрезанной ноги: «Бесплатно, дармоед, машину получает». Завистник позавидует шевелюре, которая гуще, чем у него. Росту, который на два вершка больше. Вашей дружбе с вашими друзьями. Разве потому вы с ними дружите, что любите их? Да ничего подобного!.. Вы дружите только для того, чтобы ему, завистнику, насолить, досадить, отнять у него покой душевный.
Даже шар земной вращается не по законам небесной механики, а исключительно назло и наперекор ему, завистнику.
Забегая вперед, скажу, когда этот очерк будет напечатан в газете и пойдет читательская почта, я вдруг увижу, какую бурю сложных человеческих чувств вызвал я, произнеся слово «зависть».
Одни согласятся со мной, приведут истории из собственной жизни, но другие, наоборот, резко, категорически возразят, захотят поспорить.
«Вы осуждаете всех, кто завидует? — спрашивает автор одного такого письма. — Ну что ж, заклеймите, пожалуйста, и меня, я готов. Всю жизнь я старался добиться соответствующего места под солнцем. По разным причинам — иногда зависящим от меня, чаще нет — мне это не удалось. Скажу откровенно: люди, успевшие больше, чем я, занимающие те ступеньки на иерархической лестнице, которые мне лично не достались, симпатии, а тем паче большой нежности у меня не вызывают. Скорее наоборот. Но я пишу об этом безо всякого стыда. Почему? Да потому, что важно ведь не то, что я испытываю в глубине души (мое дело!), а то, как я веду себя в обществе, позволяю я или нет, чтобы зависть толкала меня на низкие, подлые поступки. Пока я один страдаю от своей зависти, пока от нее не страдают другие люди мне краснеть не за что, и я не желаю выслушивать ничьих воспитательных нотаций. Значит, не о дурном чувстве
