- Ничего такого, как везде... разные были: и политические, и уголовники, и просто дураки, которых загнал в ГУЛаг язык. Но работали много, и это спасало.
У Дворца культуры Ленсовета Конецкий вышел из машины, а мы поехали дальше. Сам Давид Никитич не задавал вопросов, а я не считал возможным что- либо говорить, если он молчит.
У станции метро «Черная речка» он попросил остановить машину, вышел и купил штук сорок гвоздик. Вернулся, половину отдал мне, остальные бережно держал в руке.
Пролетели по набережной и свернули на «Коломяжскую дорогу». Вот и наше место. Вышли из машины, я повёл Давида Никитича под деревья, а там по широкой аллее - к невысокому каменному обелиску, установленному в 1937-м, в год столетия со дня смерти Поэта. Молча постояли рядом, затем Давид Никитич первым возложил цветы к подножию обелиска. Выпрямились, отошли на несколько шагов. Давид Никитич сказал:
- Спасибо, Поэт, что в своём творчестве ты не забыл и нас, калмыков. Мы не только друзья степей, но мы и твои друзья, и почитатели твоего таланта. Спасибо, что в мои самые тяжёлые дни ты не покидал меня, а звал к свету и свободе. Мне всегда хотелось знать столько, сколько знал ты, и я к этому иду всю свою жизнь. А ты пришёл раньше, совсем в молодые годы.
Он умолк, я думал, он ещё что-нибудь скажет, а он повернулся и пошагал к машине. Здесь мы пожали друг другу руки и расстались. Машина повезла его в гостиницу.
Второй и последний раз мы с ним встретились через 10 лет, в 1997-м, когда отмечали 100-летие со дня рождения классика казахской литературы Мухтара Ауэзова. В двадцатые годы Ауэзов учился в ЛГУ, поэтому юбилейные торжества были разделены на две части. Конференцию мы проводили в Санкт-Петербурге, в Таврическом дворце, концерт мастеров искусств Казахстана - в Доме Дружбы, на Фонтанке. Ответственными за литературную часть были мы с директором ИРЛИ (Пушкинский Дом) Н. Скатовым. Вечер в Доме Дружбы вёл я, там же познакомился с младшим сыном Ауэзова - Муратом, который пригласил меня и Скатова приехать осенью в Алма-Ату на продолжение торжеств.
Осенью, в сентябре, я прилетел в Алма-Ату один. Скатов не смог - он уже тогда себя неважно чувствовал, пошатнулось здоровье.
Поселили меня в высотной гостинице «Казахстан». Среди множества гостей - главный редактор журнала «Днепр» Михаил Шевченко, Чингиз Айматов, прилетевший из Люксембурга, и, к моей радости, единственный мой знакомый - Давид Кугультинов.
На торжественном собрании в Парламентском центре выступали многие писатели. Говорили разное, в том числе и то, что не особенно вписывалось в рамки международной этики. Например, М. Шевченко, очевидно, чтобы понравиться местным инициаторам ещё большего отъединения Казахстана от России, утверждал, что две самые близкие матери в мире - это казахская мать и украинская «нэнька». И что Казахстану и Украине нужно особенно остерегаться нашего общего северного соседа. И что-то ещё в том же духе, отчего становилось не столько жалко оратора, сколько смешно.
Выступил Давид Кугультинов. Он говорил о своих многочисленных встречах с Мухтаром, о дружбе с ним, о том, что Мухтар тоже мог разделить судьбу Кугультинова. В 1930 году Мухтара арестовали, и несколько лет он провёл в заключении. Но по воле Бога не попал в ГУЛаг, где ему, Кугультинову, пришлось хлебнуть немало унижений и горя. А если бы попал, то, скорее всего, живым бы не вышел.
Я слушал его и думал о том, как удивительно устроена наша жизнь: в юбилей знаменитого писателя другой знаменитый писатель говорит не про его творчество, не про его книги, а про аресты, тюрьмы и лагеря. Словно бы речь идёт не о великом труженике и мудреце, а о разбойнике.
В перерыве я встретился с Чингизом Айтматовым, пригласил в Петербург - его у нас примут как одного из самых любимых писателей. Он дипломатично выдержал паузу и, глядя куда-то за мою спину, сказал:
- Да, в Ленинграде я давно уже не был. Теперь живу в Европе, дела, всё некогда.
Его отвлекли, и разговор наш прервался. Потом мы ещё встречались, но он ни разу не вспомнил о моём приглашении.
